Пароль «Dum spiro…»

«Павлову.

21.1. нами взято в плен 9 немецких солдат. Согласно их показаниям и документам, все они из 344-й гренадерской дивизии. Эта дивизия сформирована в первых числах января в районе Тарнува из обслуживающего персонала аэродромов, выписанного из госпиталей. Солдаты мало обучены, деморализованы. Возраст от 17 до 55 лет. Командир дивизии полковник Лемперт. Дивизия занимала оборону под Тарнувом. Теперь разбитые ее части отступили на Краков через Бохню.

Голос».

К вечеру 22 января у нас было уже семнадцать пленных. Примерно столько, сколько людей осталось в группе. Мы не знали точно, где, когда встретимся с нашими. Дороги, леса кишели отступающими немцами. Эта лавина могла подхватить нас, раздавить. По всем правилам древней игры надо было расстрелять пленных — балласт, опаснейший хвост при небольшой разведгруппе. Возможно, месяц назад я бы так и поступил. И гитлеровцы, очевидно, ждали смерти, понимая, что советским разведчикам некогда возиться с ними.

Логика войны, ее неумолимые законы обрекли этих людей на смерть. И я видел в глазах многих из них покорность судьбе, ужас. На нашем месте, они поступили бы так же. В тылу врага, где отовсюду тебя подстерегает смертельная опасность, которую мы ощущали каждым нервом и которая диктовала свою волю: расстрелять! Теперь же, когда все зависело от моего приказа, я неожиданно почувствовал себя ответственным и за этих людей. Впервые за месяцы, проведенные в тылу, подумалось, что эти немецкие солдаты, которые еще вчера, еще несколько часов тому назад были для нас просто противником, — чьи-то сыновья, братья, отцы. Выстрел — и ниточка жизни оборвется. И ничего не будет, кроме безымянных могил.

Так думалось, а сказал я только два слова: пусть живут!

Мы добрались до ближайшей поляны. Устроили привал. Пленные сбились в кучу, сидели, почесываясь, поеживаясь, с какими-то отрешенными лицами. Лишь один, постарше, отошел в сторонку, снял пропитанный потом мундир, рубашку. Аккуратно разостлал их на снегу, и снег за минуту посерел от паразитов. Насмотрелся я за войну всякого, но на этот раз чуть не стошнило. Подозвал бойцов.

— Возьми, Андрей, эту вшивую команду. За старшего пусть будет… этот.

Полчаса спустя на поляне запылал костер. Старший, видно, в этом деле был человеком опытным. По его команде пленные расселись вокруг огня. Разделись по пояс. И с каким-то остервенением, злорадством принялись уничтожать на своей одежде несметное «войско». Треск пошел по всему лесу. А когда наш Саша-Абдулла наделил пленных из отрядного НЗ по сухарю, по три кусочка сахара и котелку крепкого, настоянного на свекле чая, немцы совсем отошли, повеселели: раз поят чаем, да еще сладким, — расстреливать не будут.

Мы переночевали в лесу. Утром снова двинулись в путь. Пленные шли довольно бодро. Пожалуй, не меньше нас остерегались встречи со своими. И только парнишка лет семнадцати, долговязый, желтолицый, смотрел как загнанный в клетку волчонок.

В полночь Ольга приняла последнюю радиограмму Центра:

«22.1.1945 г. Голос, направляйтесь г. Енджеюв коменданту города. Просите Павлова».

До Енджеюва мы не дошли. В полдень 23 января оказались в расположении 38-й армии 4-го Украинского фронта. Кончилось наше пребывание в тылу у врага. Пленных мы сдали под расписку в Мысленице. Молодому лейтенантику из контрразведки этого показалось мало: потребовал сдать и оружие.

Митя-Цыган вскипел:

— Не ты, лейтенант, мне оружие выдавал, не тебе его забирать.

Запахло скандалом. Выручил нас начальник РО 38-й армии.

Передал привет от Павлова. Выделил в наше распоряжение «виллис», «студебеккер». Пригласил меня к себе.

— Вас ждут в штабе фронта. Поедете через Краков. Предупредите людей: дорога опасная. Из окружения прорывается немецкий танковый корпус, в лесах — разрозненные группы и группки гитлеровцев. Особенно опасны эсэсовцы. Одним словом — смотрите в оба.

На рассвете 24 января, тепло попрощавшись с полковником, Яном и Ингой Новаками, Гардым и его бойцами, мы двинулись в путь. Впереди — освобожденный Краков.

СПАСЕННЫЙ ГОРОД