Пароль не нужен

– Надо Кулькова назначить твоим заместителем!

– Чего?! – сердито удивляется Колька. – Каким еще заместителем?! Я тебя спрашиваю: вешать его или стрелять, а ты мне про заместителя вякаешь! Я сам себе заместитель!

– А за что ж его вешать-то?

– А я и не утверждаю, чтоб вешать. Можно пристрелить. Это как общество порешит.

– И стрелять его не за что!

– Неважно, если не за что, – объясняет Колька-анархист, – если мы есть действительно новая власть, так для порядка бывшую власть надо пострелять.

– Если б виноватые они были, мы бы с нашим удовольствием.

– Старик Суржиков из моей деревни, у него внуков-сирот семь ртов осталось, – говорит обиженный «посол» Федька.

– Ладно, члены и министры, как лисы вертитесь. Этот вопрос все равно будет решен сегодня, а сейчас я приглашаю вас на торжественную церемонию передачи трудовому народу-хозяину его богатств, очевидных как факт. Айда распределять склады с провиантом.

– Дело!

– Давно пора все распределить!

– Буржуев с квартир повыкидаем!

– Тут буржуев нет, все сбегли!

– Не важно! Если три комнаты – тот и есть буржуй!

– У кого рожа в очках – вот те и буржуй!

– Каждая баба – буржуйка, если она чужая!

Сбит замок.

Толпа рвется в амбары. Давка, крик, вопли женщин, звон разбиваемых бутылей. Спирт пьют здесь же, из плоских американских фляг, колют банки с вареньем, мажут друг другу лица, блюют, жрут колбасы, обсыпаются мукой, прижимают к себе хлебы.

Крик становится тонким, душераздирающим: горе тому, кто падает, – затопчут сапогами, вобьют в цементный холодный пол.

А маленький незаметный человечек, работавший с Колькой-анархистом больше полугода, едет себе с обозом к линии фронта, чтобы перебежать во Владивосток, а там отдыхать и Гиацинтову ручку жать и готовиться к новым операциям против красных.

Пришла ночь. Пьяная, страшная ночь с пожарами, воплями женщин и дурными песнями озверевших от спирта дружков Кольки-анархиста.

– Айда к Кулькову с Суржиковым! – просит Колька. – Порешим, гадов!

– За батьку кого хошь! – вопят пьяные мужики. – Суржикова ногами вверх на осину!

– Братцы, мне Нюрка ухо укусила, на нитке болтается!

– Глянь, Федюня под стол писает.

– Министры, – надрывается Колька, – айда порешим политических врагов!

– Беги ты со своими врагами на хутор бабочек ловить!

– Измена? – шепчет Колька. – Всех покалечу!

Он лезет за саблей, на него наваливаются, саблю отбирают, бьют по лицу, толкают сапогами в зад, смеются и сквернословят.

– Я ж заместитель, братцы! – орет Колька. – Нельзя меня, гады! Всех поразгоню!

Он каким-то чудом вывертывается из пьяных рук, выхватывает из кармана ребристую лимонку, и толпа шарахается в сторону.

Он бежит мимо горящих амбаров, мимо женщин с детьми, которых выбрасывают на улицу из аккуратного домика с голубыми ставенками, он бежит мимо валяющихся на мерзлой земле пьяных к сараю, где заперты Кульков и Суржиков.

Возле ворот сарая лежат два пьяных конвоира; ворота открыты, в сарае никого нет. Сбегли Кульков и Суржиков, сбегли, сволочи!

Колька долго стоит возле открытых дверей, раскачиваясь, а потом швыряет в сарай гранату. Сараишко подпрыгивает на месте и оттуда выбрасывает густым, черным пламенем.

БРОНЕПОЕЗД «ЖАН ЖОРЕС»

Гулко прогрохотав через мост, бронепоезд набирает скорость и с потушенными огнями уходит с фронта к взбунтовавшимся партизанам. По приказу Блюхера всю операцию надо провести за девять часов, с тем чтобы утром вернуться на передовые позиции и поддержать огнем орудий обороняющихся под Хабаровском красных бойцов.

В салон-вагоне идет «процесс» над тифом. За столом – «суд»: три бойца во главе с комиссаром бронепоезда, который зарос до самой последней крайности, и волосы у него, как у попа, лежат гривой на воротнике кожанки.

В вагоне яблоку упасть негде – бойцы стоят, прижавшись друг к другу. Возле окна, припертый к запотевшему стеклу, – Постышев. Его трудно отличить от остальных. Павел Петрович в такой же солдатской гимнастерке, лицо его крестьянское, российское, и здесь сейчас никто, кроме комиссара, который заметно нервничает на своем председательском кресле, не знает, что среди собравшихся судить образцово-показательным судом заклятую болезнь находится член Дальбюро ЦК.

– Прошу выступить свидетеля, – говорит председатель.

К столу протискивается веселый парень – рот до ушей, на носу родинка, на груди болтается табличка, написанная большими печатными буквами: «НЕЧИСТОПЛОТНЫЙ БОЕЦ».

– Давай свои показания, – просит «судья».

– Сейчас, – говорит «свидетель» и, подмигнув окружающим, посматривает в шпаргалку, написанную на маленьком листочке из блокнота. – Значит так, я считаю, что никакой заразы на свете вообще нету. Я год не моюся, а здоров, и никакая меня вошь не берет, потому как она, от одного моего духу помирает – лапы кверху, и готова. Запах, он лучше лекарства вошь безобразит.

– Отойди в сторону, – говорит председатель. – Давай сюда следующего!

Выходит «буржуй». На огненные вихры бойца надет цилиндр. Он еле держится на громадных оттопыренных ушах «буржуя», иначе бы сполз на глаза.

– Минька! – кричат бойцы. – Пенсню еще напяль!

– Во, сволочь, а, ребята?!