Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала

Еще в дни лежания в госпитале я подал рапорт о поездке на казенный счет на воды. Медицинское свидетельство о необходимости для меня лечения водами было подписано шестью «светилами науки», генералами от медицины, и поэтому я успокоился и почил на лаврах. Но дни шли, а результаты что-то не выяснялись. Прошел февраль, прошел март, а в Управлении артиллерии не было ни слуху ни духу из Окр<ужного> мед<ицинского> управления, ведающего отправкой офицеров на воды. Наконец в апреле я по совету доктора Е. Н. Иванова съездил в госпиталь, дабы поторопить «движение бумаги», и каково же было мое удивление, когда она оказалась на том же месте, как и 2 ½ месяца назад! Я был еще так неопытен, что не знал общего закона движения бумаг в Военном ведомстве, по которому бумажка, долженствующая пройти 3 или 4 инстанции, неизбежно отдыхает в каждой по 2 месяца (это срочная, а несрочная иногда и дольше). Тогда, взяв лично свой рапорт и свидетельство, я отвез его в Кронштадт, сдал адъютанту с просьбой отправить как возможно скорее в Окр<ужное> мед<ицинское> упр<авление>. Адъютант обещал, и я опять успокоился, но через месяц (в начале мая) узнал, что бумажка благополучно еще находится в Кронштадте! Тогда, взяв ее вторично, я повез в Петербург и сам представил в Окр<ужное> м<едицинское> у<правление>, но оказалось поздно,

и я на казенный счет на воды не попал! Таким образом, благодаря адъютанту ш<табс>-к<апитану> Егупову я потерял столько времени, труда, надежд и необходимое до зарезу мне лечение. Оказалось, что господину Егупову, собирающемуся собственной персоной на воды, совершенно не выгодно было давать ход подобным же просьбам других офицеров. Вот тут только я понял, близко соприкасаясь с этим, всю негодность, несправедливость и глупость наших бюрократических бесконечных рапортов, отношений, предписаний и прочей сволочи, цель которой — марание бумаги и масса бесполезного писарского труда, а результат — задержка и просрочка буквально всех дел и заполнение никому не нужных архивов папифаксами «с приложением казенной печати». В конце концов, не имея возможности и средств на поездку и лечение целиком на свой счет, я по совету того же доктора Е. Н. Иванова подал прошение в Главное упр<авление> Красного Креста, и хотя за поздним временем ваканций уже не было, но все же я получил бесплатный проезд туда и обратно и рекомендацию для приема в Колонию Пятигорска с помесячной платой.

9 апреля состоялся экзаменационный спектакль окончивших воспитанниц и воспитанников И<мператорского> т<еатрального> училища, балетного отделения. Я приобрел себе кресло 1-го ряда и, направив свой бинокль Цейса на сцену, стал ожидать появления Л. К. В 1-м ряду восседали все «старейшины», и потому я невольно чувствовал себя как на Олимпе. Сзади меня, во 2-м ряду, сидела А. П. Павлова со всем синклитом своих поклонников. Эти экзаменационные спектакли интересны, между прочим, тем, что публика вся почти исключительно своя, то есть балетоманы, артисты балетной труппы, администрация и родители экзаменующихся. Эти папаши и мамаши молодых танцовщиц ужасно волнуются, даже более своих дочерей и сыновей, и ловят на лету слова и замечания «опытных балетоманов», и с замиранием сердца ожидают аплодисментов после вариаций своих чад. Мне весь этот выпуск был хорошо знаком, я знал и родителей и родственников почти всех экзаменующихся и впервые почувствовал себя «человеком со значением», иногда в антрактах в коридорах и полицмейстерской папаши и мамаши спрашивали моего мнения и с трепетом ожидали приговора. Впрочем, откровенное мнение можно было высказывать лишь некоторым, наиболее спокойным из папаш, ибо мамаши, большей частью с бледными лицами и плачущими от волнения голосами, сжимая руки до боли, лишь повторяли: «Но ведь правда же хорошо? Ну да скажите же, что хорошо, ведь вы аплодировали ей после двойных туров, а как она делала антраша-сис и последний аттитюд?..» Приходилось успокаивать, что «все она делала превосходно» и что, по-видимому, это будущая Павлова II или Леньяни!.. Во втором антракте А. И. Клечковская, ужасно взволнованная, просила меня «успокоить Лиду» своим мнением. Я написал на визитной карточке несколько слов: «Прекрасная элевация, идеально чистые заноски, побольше смелости, и тогда ты бесспорно будешь лучшая из всех», — сложил это в конверт и отдал мамаше для передачи в уборную дочери. Это мое мнение было действительно правдиво, и даже вся «безобразовская артель» признавала открыто, что К. — лучшая из всего выпуска, а затем шла Смирнова, а из мужчин — В. Ф. Нижинский.