Партия в преферанс

Сердце билось неровно. Слушая частые удары, напрягал память, представляя себе этот старый лист бумаги. Сколько раз держал его в руках, и подумать не смел, что потертый на изгибах листок имеет какое-то отношение к кладу. Вдруг его озарило: да это план усадьбы Пимена! Точно. Закрыв глаза, он словно видел чертеж наяву.

«Спокойно, спокойно, — уговаривал себя. — Сейчас приедет домой и убедится во всем сам». В старом мамином портмоне, среди ненужных облигаций… Вот так номер!

Очутившись в квартире, Николай заставил себя не торопиться. Очень хотелось сразу же броситься в мамину комнату, но медлил, словно готовился к тому, что увидит.

Потертое портмоне, которому было больше лет, чем самому Першину, пахло старой кожей.

Замирая, открыл его. Та бумага лежала в последнем отделении, застегнутом на молнию, которая очень туго открывалась. Сейчас возиться с неисправной молнией не понадобилось. Сломанный замочек валялся внутри, а сама молния была распахнута.

Нехорошее предчувствие сдавило грудь. Николай заглянул в отделение. Желтой бумаги не было.

Он, волнуясь, стал вытряхивать из старого портмоне все содержимое. Плана не было и здесь!

— Спокойно, спокойно, — пытаясь взять себя в руки, приговаривал он, ещё не веря в случившееся.

Сам он не мог ничего выкинуть из портмоне. Это помнил очень хорошо.

«Значит, бумага сейчас найдется, — думал он. — Только не надо нервничать».

Николай стал внимательно перебирать каждый листок. Скоро убедился, что это бесполезно. Пожелтевшие рецепты, какие-то записи, сделанные маминой рукой, старые облигации, — все лежало на своих местах. Отсутствовала лишь та бумага, которая была нужна.

— Да что же это такое?! — заорал он.

Невероятно, но кто-то, умный и ловкий, предугадывал каждый его ход. Сначала — пропажа иконы Николая Угодника и монет, теперь выкрали план. В какой-то момент показалось, что ему, помимо воли, навязали участие в хитроумной игре, где каждый старался обдурить остальных участников. Правила при этом не соблюдались. Он оказался самым слабым игроком в команде. Кто-то беззастенчиво заглядывал в его карты, как в свои, и ничего нельзя было с этим поделать.

— Идиотизм какой-то… — растерянно выговорил Николай.

С ума сойти! Он, сцепив пальцы рук, неподвижно застыл в старом мамином кресле. Кому и зачем понадобилась эта бумажонка? Кому и зачем? Он и сам ещё толком ничего не знает, а кто-то…

Першин сидел, обхватив голову руками. При каждом стрессе внезапно начинался приступ боли, который выбивал из колеи, опустошал, лишал силы воли.

Как же он устал от этой чертовщины! Сейчас пойдет, купит водки, напьется и будет лежать и смотреть в потолок. В гробу видал все эти дела! Жил раньше без монет, без завещания, и ничего, обходилось.

Поневоле в голову лезли дурацкие мысли. Вспоминались предсказания и поверья, связанные с поисками.

Если клад искать долго и упорно, то это до добра не доведет. Сокровища зарывали на известное число лет, и пока годы не вышли, бесполезно что-то предпринимать. Видимо, не такой уж это и бред.

А еще, вспоминал он, кубышку с золотом зарывали на количество голов, то есть человеческих жизней. Пока кто-то голову не сложит, клад не дастся.

«Глупости, глупости», — шептал Першин, а сам поневоле возвращался к этим мыслям.

Видно, таким он неудачником уродился, даже то, что дома лежало, не сумел сберечь. Где уж ему ещё что-то отыскать?

Интересно, почему все-таки Пимен оставил завещание бабушке? После смерти оставались его дети: Гришка, Полина и Маня. Они были дураками, но позаботиться о них тоже было надо. Куда они делись потом?

А его бабушка Маня… Она в жизни никогда ничего чужого не брала. И его этому учила. Не могла она взять завещание, если знала, что дети Пимена останутся ни с чем. Не похоже это на нее, совсем не похоже.

Николай помнил её присказку, много раз слышанную им:

— Бабушка, бабушка, что ты нам откажешь?

— Ничего, разве дорогу до церкви.

Много всякого-разного вспоминалось Першину. Сказки, сказки… А такие ли уж это были сказки?

— …А на Иванов день распускается в полночь цветок разрыв-травы, против которого ни один замок не устоит, — говорила бабушка.

— Где её взять? — спрашивал Колька.

— На которой траве коса переломится в Иванову ночь, та и разрыв-трава.

— Страшно, — ежился Колька.

— Когда клад откапывают, нельзя оглядываться, разговаривать или ругаться.

— Почему?

— Святые силы помогать перестанут. И если даже сокровища в руки дадутся, счастья не принесут.

Часы тикали на столике, а он все думал, думал… Знакомые, родные голоса звучали в комнате.

— …Хоронили добро так, чтобы пожар был не страшен и чтобы потом самим найти можно.

— Бабушка, расскажи про охранный клад.

— Охранный клад зарывают, чтобы главный скрыть.

— В него тоже золото кладут?

— Кладут, только мало. Найдет человек первую захоронку и рад до смерти, перестает копать дальше, а невдомек ему, глупому, что рядом главные сокровища скрываются.

Никто из внуков не слушал так внимательно бабушку Маню, как Колька.

— Только жадничать при этом нельзя. Пожадничал, все, прощайся с деньгами.

Колька бабушку не понимал, то, выходило, копай дальше, то жадничать нельзя.