Партизанская искра

Но что больше всего взволновало собравшихся и заставило трепетать сердца, — это тишина. Ни единого звука, ни слова, ни стона, ни малейшего проявления слабости. Будто не было здесь ни боли, ни мук. Какая-то гордая, величавая тишина владычествовала в этом молчаливом шествии. Они шли с гордо поднятыми головами, презирая муки и тех, кто причинял их. Шли, как подобает сильным.

И та же гордая тишина царила среди собравшихся.

— Мама, им больно? — тихо нарушил тишину детский голосок.

— Больно, — ответила мать.

— А почему они молчат?

— Потому что они герои, — вместо матери пояснил глухой, стариковский голос.

— А героям не страшно? — не унимался мальчик. Ему до конца хотелось понять эту тайну молчания.

— Не страшно. Они сильные и смелые, — ответил тот же голос.

Колонна приблизилась. Перед крайними хатами дорога чуть изгибалась, и колонна развернулась боком к стоящим.

Впереди шли связанные между собой Поля с Марусей Коляндрой. За ними Соня Кошевенко с Верой Носальской, схваченной по подозрению два дня назад, дальше Надя Буревич с Тамарой Холод. За девушками, связанный с Карпом Гречаным, шел Владимир Степанович Моргуненко.

Он глянул в сторону односельчан и улыбнулся всем знакомой улыбкой. И все, сколько было людей, поклонились.

Дед Григорий вышел вперед и, сняв шапку, склонил седую голову перед героями.

В полусотне метров Анушку приказал колонне остановиться. Сам он подъехал ближе к собравшимся, обвел всех злыми глазами и спросил:

— Кто разрешил вам собираться здесь?

Народ молчал. Не от боязни, а от прилива враждебных чувств, от лютой ненависти к этому человеку. Если до той поры некоторые считали его просто жандармским офицером, исполняющим свои, по приказу свыше, обязанности, то теперь каждый видел в нем палача, истязающего их детей, заклятого врага, убить которого каждый почел бы за свой святой долг, если бы было возможно.

— Я спрашиваю, почему собрались?

— Детей наших посмотреть, — отозвался из толпы женский голос.

— Я думаю, от таких детей хорошие родители давно бы отказались. — Он шарил глазами по толпе, будто ища одобрения своим словам. Но он услышал иной, чем предполагал, ответ:

— Для нас они хороши, а каковы для вас — нам все равно.

Эти слова принадлежали Татьяне Беличковой, чей сын Ваня был среди арестованных. Анушку приподнялся на стременах.

— Кто это сказал?

Все молчали.

— Может, эта женщина хочет пойти вместе с ними? Там всем место найдется. Я приказываю сейчас же разойтись.

Но люди стояли, как прикованные. Никто не решался в эту минуту покинуть детей. Хотелось всем существом быть ближе к своим кровным. А ведь у многих, собравшихся здесь, были сыновья, дочери, внуки, братья и сестры.

Понимая, что народ сам не разойдется, Анушку пошел на хитрость.

— Ваши дети будут распущены по домам, только не раньше, чем разойдетесь вы.

Но словам офицера никто не верил. Все видели состояние, в котором находились арестованные, и понимали, что не даровать им жизнь собирались палачи.

— Пока не разойдетесь, я буду держать их на холоде. Пусть мерзнут, если вам не жалко.

Он подождал минуту и, видя, что ни единый человек не двигается, крикнул жандармам:

— Двадцать человек ко мне! Разогнать это сборище!

Толкая прикладами, жандармы теснили людей, но разогнать так и не удалось. Люди разбегались и прятались в ближайшие хаты, чтобы не сводя глаз смотреть.

Когда опустела окраина, колонну подпольщиков выстроили на большом пустыре в стороне от дороги. Против нее шеренгой стояли солдаты.

Капитан Анушку развернул большой лист бумаги. Это был приговор полевой жандармерии осужденным участникам подпольной организации «Партизанская искра», подписанный жандармским подполковником Модестом Изопеску.

Сообщить Наде Буревич о предательстве и предупредить ее о грозящей ей опасности ареста Парфентий не успел. Конные жандармы опередили его. Надя, вместе с членами ее подпольной группы, была уже схвачена и отправлена в крымский жандармский пост.

Покинув Каменную Балку, Парфентий вышел в степь. Он шагал по глубокому снегу, поглощенный тяжелыми думами о товарищах, схваченных жандармами. Он понимал, что всех их ожидают пытки, истязания, а затем неминуемая смерть. А ведь их борьба только начиналась. И так все это неожиданно оборвалось из-за подлой измены одного. Но неужели все погибло? Нет, не может быть. Ведь то великое дело, за которое он вместе со всеми товарищами боролся, не погибло. Оно бессмертно.

Эти мысли придавали ему силы. Он шагал все быстрее, не чувствуя огневой боли в раненой ноге.

«Скорее туда, в лес!» — торопил он себя, на серебряную поляну, где он условился после налета на жандармерию собраться с товарищами. Он надеялся, что не все они арестованы. Некоторые из них ушли и, может быть, уже там, на месте ждут своего вожака.

Но на серебряной поляне не было ни души. Он несколько раз обошел ее вокруг.

С щемящим чувством долго стоял он на том месте, где с товарищами целовал знамя, клялся в верности Родине.