Партизанская искра

— Ага, нужно. Освободи мне сумку, а то класть больше некуда. А мне еще нужно сперва вот этой улицей пройти, потом вот этой, для отвода глаз. Понимаешь? — разъяснил мальчик, лукаво при этом подмигнув, и, сбив шапку на затылок, улыбнулся широкой белозубой улыбкой. Все лицо его преобразилось, стало совсем иным, мальчишески задорным, и ничего не осталось в нем от налета сиротской скорби и смирения, вызывавших, сострадание несколько минут назад. Парфентий заметил, что и впрямь у мальчика были такие же, как у него, голубые глаза, ранее скрытые под шапкой, и такие же волосы цвета спелой соломы, — только слипшиеся от пота. И с восхищением глядя на его озорное лицо, слыша уверенность в его словах и поступках, Парфентий решил, что этот маленький нищий выполнит любое задание, какое бы ему ни поручили.

— А как же тебя зовут? — спросил Парфентий.

— Меня зовут «эй, хлопчик» или «эй, ты». И я оборачиваюсь, когда меня так кличут. Я никому не говорю своего имени, но тебе скажу. Меня зовут Василь, а фамилия Гончарук, — он произнес это с гордостью и, оглядевшись вокруг, продолжал: — Батько мой на фронте, он у наших комиссаром полка.

— А где ты живешь?

— Там, там, там и там, — указал он на все четыре стороны.

— А дом есть у тебя?

Мальчик коротко и порывисто вздохнул.

— Фашисты спалили. Летом мы с дедушкой и с Наталкой, сестренка моя, — поехали в отступление, нельзя нам было под немцем оставаться. Но нас немцы на Днепре, отрезали и вернули. Тогда много наших вернули.

— Да, да, Василь, я знаю, — подтвердил Парфентий.

— Ну вот. А как зашли к нам в село румыны, то сразу узнали про батьку нашего. И дедушку забили. Мы с Наталкой спрятались, а потом ушли в другое село подальше, а то бы и нас фашисты убили. Тогда я Наталку оставил у людей, а сам, вот видишь, хожу-побираюсь. — Он хитро улыбнулся. — И креститься меня научили, и слова разные жалостливые говорить.

Парфентий диву давался, что такой маленький хлопчик так быстро и совершенно смог постигнуть искусство перевоплощения. Ему даже стало неловко от того, что он значительно старше этого малыша и еще ничего такого значительного не сделал. И он, не утерпев, спросил Василька:

— Сколько же тебе лет, Василек?

— Четырнадцатый. А я всем говорю — одиннадцатый. Нужно так, понимаешь? С маленьких меньше спросу. Штаны у меня, видишь, какие широкие, а сапоги здоровые. Коленки согнешь в них — совсем маленький, хоть з детский сад отправляй. — Он подогнул колени и действительно стал меньше ростом.

— А то дурачком прикинешься. Спросят — чего, а ты молчишь вот так.

Он отвесил нижнюю губу, высунул язык и скосил к носу глаза, приняв совершенно идиотский вид, рассмешивший Парфентия.

Вдруг мальчик стал необычайно серьезным. Лицо его сделалось умным и сосредоточенным.

— Ты думаешь, у меня только в Крымке дела? Нет, я везде бываю.

И неожиданно, сменив серьезный тон на веселый, он как ни в чем не бывало произнес:

— Ну, Парфентий, будь здоров, до свидания, — и по-ребячьи, сразмаху шлепнул маленькой шершавой ладошкой по раскрытой ладони Парфентия.

— Спасибо, Василек. Привет там от нас передай, скажи, что крымские хлопцы не подведут.

Выйдя на дорогу, мальчик внезапно преобразился. Меньше ростом, сгорбленный, он побрел прежней походкой нищего, забитого, жалкого существа, придавленного своей тяжелой долей. И до Парфентия донеслось щемящее сердце:

— Подайте христа ради хлебушка или картошечку…

Парфентий торопливо вбежал в хату, напевая:

— Раскинулось море широко, А волны бушуют вдали…

Мать радовалась, когда он пел, поэтому она, улыбаясь, спросила:

— Что это ты развеселился, сынок?

— Не все же скучному быть, мама… Надо когда-нибудь и повеселиться человеку. Верно, тату?

Он хитро подмигнул отцу.

— Правильно, сынку, нечего нос вешать.

Мать взглянула на мужа и на сына и с легкой, нарочитой укоризной заметила:

— Все ты от меня скрываешь, сынок.

— Ни капельки, мама. С чего ты взяла?

— А что это за хлопчик был?

— Нищий. Ты же сама видела.

— Нищий. А что он дал тебе? — подступала мать.

— Он мне? Это я ему дал коржик.

— Не хитри. Он что-то сунул тебе в руку.

— Ничего.

— Бумажку какую-то. Я сама видела в окошко из кухни.

— Тебе показалось, мама.

— Не вмешивайся, мать, — вступился Карп Данилович, — записка от дивчины. Видишь, как хлопец обрадовался, аж покраснел. — Отец одобрительно улыбался.

Лицо Парфентия действительно рдело от волнения.

— Пусть ходят больше хлопцев и девчат, пусть, а то со скуки помереть можно.

И заговорщицки подмигнув сыну, отец добавил:

— Он, как батько, не любит в тишине да в скуке жить.

Оставшись один в хате, Карп Данилович сел на лавку и, опершись локтями о стол, с волнением слушал, как на кухне пел Парфентий, вкладывая в слова: «Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли», какой-то свой, затаенный смысл.

Глава 17

СЕРЕБРЯНАЯ ПОЛЯНА

На другой день Парфентий попросил у матери новую рубашку, торопливо оделся.

— Собери что-нибудь поесть, мама.

— Куда ты собираешься?

— К дяде Ивану Беличкову нужно зайти, он обещал подбить мне подметку, оторвал вчера.