Партизаны. Судный день.

— Видел, Терентий? Никакого сладу нет. — Он с досадой махнул рукой. — Давай-ка мы с тобой выпьем, что ли.

Оба опрокинули по стаканчику. Хитрый Терентий моментально придумал новый план по привлечению фермера на свою сторону. Он украдкой посмотрел на ушедшего в свои думы Бодуна и осторожно сказал:

— Михалыч, что я тебе скажу… Только не серчай, а пропала девка.

— Ты что несешь, старый? — вытаращился тот. — Из ума выжил?

— С ума — не с ума, а дело говорю. Сам прикинь. Коли уж Никаноровна не устояла, куды твоей молодой? Там народ видный. Один этот ученый чего стоит. Как глянет на бабу, у той сразу титьки торчком. Или энтого взять, актера. Давеча рассказывал, в театре играет. Какого-то Зайцева. Главная роль. Куды ж твоей устоять? Молодая, глупая. Окрутят в момент.

— Да перестань, — произнес Бодун, но уже с явным беспокойством. — Там цивилизованный народ, — довольно неуверенно добавил он.

Терентий притворно вздохнул.

— Мое дело — сказать, а там уже сам решай. Вон, Алена, на что боевая баба, а и та… — ввернул он.

Бодун помолчал.

— Я ее завтра домой отправлю.

— Это Олесю-то? А кто говорил: стучи — не стучи?

— Тут ты прав, — согласился фермер.

— То-то и оно, что прав. — Терентий придвинулся к Бодуну. — Михалыч, послушай старика. Пока не поздно — бумагу писать надо.

— Бумагу? — внутренне фермер уже решился под влиянием новых обстоятельств поддержать план Терентия, но, поскольку инстинктивно чувствовал, что дело то — нехорошее, лишь сказал: — А кто ее отправит, бумагу-то?

Терентий тут же воспрял духом.

— Михалыч, ты только напиши, а я ради такого дела самолично в райцентр наведаюсь. — Он с надеждой посмотрел на Бодуна. — Только тянуть бы не надо. А то, пока суд да дело…

— Ладно, старый черт, — сдался фермер. — Уговорил. — Он подошел к шкафу, достал бумагу и авторучку. — Куда писать-то будем?

— Известно куда. В Кривохуково. Ихнему начальнику воинскому.

Бодун покачал головой:

— Бесполезно. Эти все на тормозах спустят. Или других пришлют. Шило на мыло выйдет. В газету писать надо. В Питер. Тут уж без скандала точно не обойдется.

— Правда твоя! — согласился Терентий. — Вишь, как ты сразу ловко рассудил. Правда твоя. В газету!

— Пиши, — фермер в последний момент решил снять с себя долю ответственности и придвинул бумагу с ручкой старику.

— Я? — растерялся тот, явно рассчитывая на противоположное.

— А как же. Раз ты повезешь, тебе и писать надо.

— Так я не шибко грамотный, — приврал Терентий, надеясь все же отвертеться.

— Терентий, ты мне мозги не крути, — прикрикнул Бодун. — Я тебе не Семеновна. Сам придумал, сам и пиши.

— Ладно, твоя взяла, — дед взял ручку. — А как писать-то?

— Пиши так… — Бодун немного задумался. — Главному редактору газеты… Теперь пропусти. Газету мы потом напишем, тут хорошо подумать надо. Дальше пиши так: «Глубокоуважаемый господин редактор…»

— Господин? — удивился Терентий.

— Господин, господин… Они теперь там все господа.

Терентий заводил пером по бумаге.

— Написал. Дальше как?

— Глубокоуважаемый господин редактор, — принялся диктовать Бодун. — Позвольте довести до вашего сведения факты вопиющих нарушений… — Он поморщился. — Черт, паскудное дело мы с тобой затеяли. Может, все-таки…

Терентий поспешно схватил фермера за руку.

— Михалыч, ты о дочке вспомни. О дочке! Уже, поди, в логове у них.

— Ладно, пиши дальше, — вздохнул Бодун. — Глубокоуважаемый господин редактор…

Олеся подняла голову на шум. Над лесом, чуть в стороне от нее, шел вертолет.

«Надо же, сколько здесь военных стало, — удивилась девушка. — И сухопутные, и авиация вот. Наверное, учения какие-нибудь. Не иначе».

От вертолета отделилась черная точка, над которой вскоре раскрылся белый купол парашюта. Точка медленно и плавно принялась опускаться вниз.

— Возвращайся на заданный маршрут, — распорядился майор, вернувшись в кабину.

— Команда принята, — подтвердил Быков, с облегчением включая автопилот. Помимо естественного беспокойства, его мучили угрызения совести. В конце концов, груз явно кому-то предназначался.

«Может, они все-таки его найдут? — утешал себя старший лейтенант. — Может, это близко?»

Константин Сергеевич, главный режиссер и художественный руководитель театра, в котором перед внезапным призывом служил искусству Алексей Бревнов, был раздражен до необычайности. До заявленной в афишах премьеры «Винни-Пуха» оставалось всего ничего, а репетиции шли трудно. Необычайно трудно.

— Лука Силыч, — умолял Константин Сергеевич заслуженного ветерана сцены, — что недостойного для себя вы находите в роли Иа-Иа? Ума не приложу! Философ, циник, сыплет афоризмами, безусловный авторитет для остальной четвероногой братии.