Пасадена

Дитер наигрывал «Одинокого путника» и рассказывал, как в Шварцвальде, после сбора урожая, они с братьями брали в руки свои киянки и натягивали холстинный навес над частью сжатого ячменного поля. Целых три дня они играли на своих скрипках, артисты — чаще всего любовники — разыгрывали сценки и пели песни, вся деревня плясала на пыльном поле до самого утра, а певцы все пели и пели, до тех пор пока никого, кроме Дитера, не оставалось под навесом. Скрипачи состязались, кто дольше продержится, и Дитер неизменно выходил победителем. Его мать в деревне назвали почему-то «синицей», а его самого — «синичкой». Бывало, братья просили его поиграть для них, когда они клепали жестяные кружки, — так казалось, что время идет быстрее, а когда пошли заказы от американцев и работать приходилось чуть ли не ночи напролет, только игра Дитера и помогала рукам держать киянки.

После танца Брудер усадил Линду на стул, взял Валенсию за руку и пригласил на танец.

— Мама никогда не танцует, — сказал Эдмунд.

Брудер заметил, что Валенсия отчего-то разволновалась — так волнует осторожное прикосновение пальца к щеке, — и подумал о своей собственной матери; ему хотелось усмирить это желание узнать, обуздать свое любопытство. Не раз и не два он говорил себе, что тоска по прошлому — это пустая трата времени. Но у Брудера не всегда получалось сопротивляться этому желанию.

— Это давно было, — сказала Валенсия.

— Что? — спросила Линда.

— Ночь, когда я приплыла сюда, эта ночь давно была.

— Почему вы уехали из Мексики? — спросил Брудер.

— Долго рассказывать.

— А вы расскажите, — не отставал он.

— Поздно уже. Ложиться пора.

— Вот и начинайте.

— А ты потом расскажешь, как вы с папой познакомились, — добавила Линда, обращаясь к Брудеру. — Сначала мама, а потом ты.

Он промолчал, не желая поддаваться ее уговорам, но Линда приняла его молчание за согласие, а Валенсия, наверное устав от бесконечной многомесячной жары, подумала, что и правда настало время рассказать об этом дочери. Помнил ли об этом Дитер? Помнил, конечно, только все мелочи позабыл. А Эдмунд? От отца он знал, что мать была сирота, а больше ему ничего не было интересно. Это Линда и сама знала. Когда Дитер снова взял в руки скрипку, Валенсия произнесла:

— Похоже на музыку, которую играли в Масатлане. Там был танцевальный зал рядом с площадью де ла Лус, и в первую субботу каждого месяца там всегда выступали три музыканта. Они раскрывали свои футляры, обитые бархатом, и играли для моряков, шахтеров, бандитов, купцов. Те, кто часто туда ходил, называли этот зал «Кафе Фаталь».

Именно там много лет назад — «как будто в другом мире, в другом веке», произнесла Валенсия по-испански — она, молодая, ненамного старше нынешней Линды, станцевала свой первый в жизни танец.