Пашка из Медвежьего лога

И опять в могильную тишину погрузилась старая гарь. Всюду следы только что закончившейся битвы. Весенний луч солнца, прорвавшийся из поредевших туч, освежил старую гарь.

Гурьяныч стащил с головы шапку, стряхнул с нее дождевую влагу, сказал, обращаясь к Пашке:

-- Видишь, три кедра стоят вместе, -- он показал шапкой на группу зеленых деревьев, видневшихся справа, поодаль от нас. -- Их не свалил ураган, а этот упал... Ты понимаешь, к чему я говорю?

-- Это старый кедр, вот и не устоял, -- отвечает тот.

-- Не в том дело, что старый. Одному завсегда труднее, а те вместе, артелью, их не возьмешь. Так и в жизни одному никуда не годится.

Пашка закивал головою.

Через час мы благополучно выбрались из лесного кладбища. На минутку остановились, поправили вьюк на Кудряшке, себя привели в порядок и тронулись дальше.

После дождя в горячем солнце посвежела тайга. В птичьем гомоне, в полете букашек, в аромате трав и листвы -- жизнь. Как-то особенно ее чувствуешь после мертвого леса и радуешься вместе с нею весеннему дню.

На пути начинают попадаться поляны. Впереди отрог. За ним -- ночевка.

Вдруг бегущий далеко впереди Жулик поднялся на задние лапы, пугливо вытянул морду и опрометью бросился назад. Даже не задержавшись возле нас, он промчался мимо.

-- Где-то зверь, -- таинственно шепчет Гурьяныч и грозит пальцем: дескать, осторожнее.

Я хочу вырваться вперед, но Пашка опережает меня, уже крадется к широкому просвету. Ловлю его за штанину, останавливаю.

-- Не стрелять! Слышишь? -- показываю ему кулак и отталкиваю назад, а сам шагаю вперед неслышно, мягко.

За просветом поляна. Снимаю накомарник -- так лучше видно.

Пашка все время пытается обойти меня.

-- Только посмей высунуться!

Но угрозы не помогают: хватаю его за руку, веду рядом, как собачонку.

У толстой пихты задерживаемся. Нам хорошо видна вся поляна, протянувшаяся вдоль шумливого ручья.

-- Медведь! -- дрожащим шепотом выдыхает Пашка.

Вижу, на противоположной стороне поляны под одиноким кедром черное пятно. Медведь. Он шевелится: то поднимется, то приляжет, то повернется к нам головою, то задом.

Хорошо, что рядом ручей и зверь не слышит нашей возни и не догадывается, что два человека, два его врага, стоят с ружьями всего в ста метрах, наблюдают за ним.

Не могу рассмотреть, чем он занят. Вытягиваюсь во весь рост и едва удерживаю смех. Ну и хитрец мишка, ну и выдумщик, что вытворяет!

-- Пашка, медведь муравьями лакомится. Встань повыше, посмотри, -- шепчу ему.

А медведь хоть бы повернул свою лобастую голову в нашу сторону, хоть бы осмотрелся вокруг!.. Но зачем ему беспокоиться? Ведь у него, кроме человека, нет врагов в лесу, а человек сюда заходит редко. Медведь тут полновластный хозяин, владыка. Все его смертельно боятся. Поэтому он спокоен, уверен. Видим, как зверь кладет на слегка разворошенный муравейник лапу, держит ее с полминуты и затем с наслаждением облизывает. Потом кладет другую.

Потревоженные муравьи полчищами выползают из своих подземных убежищ, липнут к его обслюнявленной лапе и прямехонько попадают в медвежью пасть.

Пашка дотягивается до моего уха.

-- Пальнуть по нему? -- шепчет он азартно. Я угрожаю кулаком.

Но тут слышится треск сучка: подходит Гурьяныч с Кудряшкой. Этот ломкий звук тревожит зверя. Мгновенье -- и он, мелькнув между стволами черной тенью, исчезает в лесу.

-- Почему не дали мне стрельнуть? -- обиженно спрашивает Пашка.

-- Зачем?

-- Шкуру бы показал ребятам.

-- Она еще мишке пригодится. Слышите, Гурьяныч, охотник нашелся.

-- Слышу. -- Старик укоризненно качает головой. -- До шкуры тебе, внучек, как до неба. Дробью медведя не сшибешь, а шуток он не любит: враз задерет. Ему Это как плюнуть. Ну убил бы его -- что с мясом, со шкурой делать? На Кудряшку ни одного куска больше класть нельзя, с собой -- не унести. Значит, убить и бросить?! Куда годится зря истреблять?! Чему я учил тебя?

Пашка отворачивается, молчит.

Я помогаю Гурьянычу перевьючить Кудряшку. Пока поправляем сумы на спине лошади, привязываем их, старик жалуется:

-- Года три назад повел я геологов в их лагерь на Большое озеро. Было это в июле, гусь линял. Подходим к стоянке, душным воздухом нас окатило. Начальник спрашивает у прораба: опять лошадь пала? Он молчит. Я за палатку прошел, вижу куча гусей, не соврать бы -- поболее пяти десятков, уже провоняли. Ах, думаю, анафема вас раздери, беззаконники! Гусь во время линьки летать не может, так они их палками всех порешили, а съели-то всего двух, остальные сгнили. Верите, пришлось на километр лагерь перенести, дышать нечем было... Уж как я их стыдил, мерзавцев, говорю: "Росомаха -хищник, и то меру знает: убьет, что может, съест, остальное припрячет, зря не бросит. А вы же люди!" -- "Это, говорит один из них, у нас получилось сгоряча". Ишь какое оправдание! И откуда у человека такая безрассудная жадность?

-- И вы отступились? -- спросил я.

-- Председателю сельсовета все обсказал, а он сам малость баловался браконьерством... На том и присохло.

-- Надо было в район писать.