Пассажир без багажа

Г-ЖА РЕНО. Нам очень хотелось, чтобы ты выучился играть на скрипке, но ты ни за что не соглашался. Когда мы пытались заставить тебя играть, на тебя находила бешеная ярость. Ты давил скрипки каблуком. Только один пюпитр уцелел.

ГАСТОН(улыбаясь). И очень жаль. (Подходит к своему портрету.) Это он?

Г-ЖА РЕНО. Да, это ты. Тут тебе двенадцать лет.

ГАСТОН. А я-то считал, что был блондином, застенчивым ребенком.

ЖОРЖ. Ты был темный шатен. Целыми днями гонял в футбол, крушил все на своем пути.

Г-ЖА РЕНО(показывает ему на большой чемодан). А ну, посмотри, что я велела принести с чердака…

ГАСТОН. Что это такое? Мой старый чемодан? Но… если так пойдет дальше, я, чего доброго, поверю, что жил при Реставрации…

Г-ЖА РЕНО. Да нет, глупенький. Это чемодан дяди Густава, а в нем твои игрушки.

ГАСТОН(открывает чемодан). Мои игрушки!.. Значит, и у меня тоже были игрушки? Значит, это правда, а я и не знал, были ли у меня игрушки…

Г-ЖА РЕНО. Смотри, вот твоя рогатка.

ГАСТОН. Рогатка… И, по-моему, даже не слишком игрушечная…

Г-ЖА РЕНО. Господи! Но ведь ты убивал из рогатки птиц! Ты был просто бич божий… И хоть бы стрелял в саду одних воробьев… Так нет, у меня была вольера с ценными породами птиц; в один прекрасный день ты пробрался в вольеру и перестрелял всех птичек!

ГАСТОН. Птичек? Маленьких?

Г-ЖА РЕНО. Ну да, маленьких.

ГАСТОН. А сколько мне было лет?

Г-ЖА РЕНО. Лет семь, может, девять…

ГАСТОН

(качает головой). Это не я.

Г-ЖА РЕНО. Нет, ты, ты…

ГАСТОН. Нет, в семь лет я выходил в сад с полной пригоршней крошек и скликал воробьев, чтобы они клевали хлеб с моей ладони.

ЖОРЖ. Бедняги, да ты бы им всем шею свернул!

Г-ЖА РЕНО. А собака, которой он перешиб камнем лапу?

ЖОРЖ. А мышь, которой он привязал к хвосту нитку и таскал ее целый день?

Г-ЖА РЕНО. А белки, ласки, хорьки. Правда, это уже потом… Господи, сколько же ты поубивал этих несчастных зверушек! А из самых красивых велел делать чучела. Там, на чердаке, хранится целая коллекция… Надо бы велеть ее принести. (Роется в чемодане.) Вот твои ножи, твои детские карабины…

ГАСТОН(тоже роется в чемодане). Неужели у меня не было ни полишинелей, ни Ноева ковчега?

Г-ЖА РЕНО. С самого раннего возраста ты требовал только механические игрушки. Вот твои волчки, твои пробирки, твои электромагниты, твои колбы, твоя механическая лебедка.

ЖОРЖ. Мы мечтали сделать из тебя блестящего инженера.

ГАСТОН(фыркнув). Из меня?

Г-ЖА РЕНО. Но больше всего ты любил книги о путешествиях! Кстати, по географии ты всегда шел первым в классе…

ЖОРЖ. Уже в десять лет ты мог перечислить все департаменты в обратном порядке.

ГАСТОН. В обратном… Правда, я потерял память… Потом, в приюте, я пытался выучить их все заново… Но даже в обычном порядке не получалось… Оставим в покое этот чемодан с сюрпризами. Боюсь, что он нам не поможет. Совсем не таким я видел себя в детстве. (Закрывает чемодан, бродит по комнате, трогает различные предметы, садится по очереди во все кресла. И вдруг спрашивает.) А был у него друг, у этого маленького мальчика? Другой мальчик, который никогда с ним не расставался и с которым он обменивался своими мыслями и марками?

Г-ЖА РЕНО(скороговоркой). Ну конечно, у тебя было много приятелей. А как же иначе — ты же учился в коллеже!

ГАСТОН.

Да, но… не приятели. А друг… Вы сами видите, я сначала спросил не о женщинах, с которыми был близок, а о друге.

Г-ЖА РЕНО(шокирована). Но ведь ты был совсем мальчиком, Жак, когда тебя призвали!

ГАСТОН (улыбаясь). И все-таки я вас и об этом потом спрошу… Но сначала я спросил вас о друге, мне гораздо, гораздо важнее узнать у вас, какой у меня был друг.

Г-ЖА РЕНО. Чудесно, ты можешь всех их видеть на фотографии, у нас сохранился групповой снимок вашего класса. Там есть и те, с которыми ты гулял по вечерам…

ГАСТОН. А тот, с которым я предпочитал гулять, которому я рассказывал все?

Г-ЖА РЕНО(скороговоркой, искоса поглядывая на Жоржа). Ты никому не отдавал предпочтения.

ГАСТОН (смотрит на нее). Значит, у вашего сына не было друга, А жаль. То есть, я хочу сказать, будет жаль, если выяснится, что я это я. По-моему, когда человек взрослеет, единственное и самое надежное для него утешение — это увидеть отблеск своего детства в глазах какого-нибудь другого тогдашнего мальчика. Жаль. Признаюсь вам даже, я надеялся, что именно воображаемый друг детства вернет мне память, окажет мне эту вполне законную услугу.