Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города: 1917-1991

В конце 1930‐х и особенно в конце 1940‐х – начале 1950‐х годов властные структуры увеличивали темпы выпуска в первую очередь книг политического характера, русской и зарубежной классики и художественной литературы социалистического реализма. В стране целенаправленно формировалась интеллектуально-бытовая составляющая витрины эпохи большого стиля. Одновременно часть книг отечественных авторов, согласно властному дискурсу, следовало отнести к разряду «макулатуры» – пошлого, безыдейного чтива. Это касалось, согласно постановлению ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14 августа 1946 года, поэзии Анны Ахматовой и прозы Михаила Зощенко. В моем дошкольном детстве даже в нашей много чего повидавшей семье об этих писателях говорили, но вполголоса. Правда, бабушка по маминой линии, женщина пылкая, нет-нет да и называла каких-то несимпатичных ей женщин «аристократками по Зощенко». Смысла этого определения я по малолетству, конечно, не понимала и называла этих же теток «аристократками пожестче», что вызывало у взрослых смех. Мелькали в бытовой речи моих родственников и упоминания о практиках «банной жизни», особенно советы привязать номер к ноге. Правда, в баню мы ходили не часто – в квартире была в то время дровяная колонка и прямоугольная медная ванна. Остроумие Зощенко я осознала лет в 12, когда откопала на стеллажах его книгу «Рассказы», изданную в 1938 году, до разгромных постановлений 1946 года. Текст проиллюстрирован Николаем Радловым. Храню ее как настоящий раритет, хотя внешний вид у нее явно макулатурный.

Н. Э. Радлов. Обложка книги М. Зощенко «Рассказы». М.: Издательство детской литературы ЦК ВЛКСМ, 1938. Личный архив Н. Б. Лебиной

Н. Э. Радлов. Форзац книги М. Зощенко «Рассказы». М.: Издательство детской литературы ЦК ВЛКСМ, 1938. Личный архив Н. Б. Лебиной

Хрущевская оттепель реабилитировала многие литературные произведения. У книг как у культурно-бытового маркера появились новые характеристики, которые я уже воспринимала почти сознательно. Но это была не моя личная заслуга. Просто я выросла в сугубо книжной атмосфере. В общем, по Высоцкому:

Жили книжные дети,Не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.

Мой отец больше всего на свете любил книги. Но это было не утонченное чувство интеллектуала-эстета и не фанатическая страсть коллекционера-библиофила. Отцовское отношение к книге носило скорее потребительско-прагматический характер. Он искренне следовал горьковскому призыву: «Любите книгу – источник знаний», до последних минут жизни не сомневаясь в его правильности. Отец не был человеком «высокой культуры». Высшее образование он получил поздно, лишь в середине 1950‐х. Сначала долго воевал. Потом тяжело болел. А потом шла обыкновенная жизнь – семья, работа. Недостаток систематических знаний казалось возможным возместить за счет книг. Не буду отрицать, что книгомания была следствием атмосферы места работы папы. В 1949 году он, инвалид, фронтовик, член ВКП(б) с 1940 года (вступил во время советско-финского конфликта), стал инспектором-консультантом по кадрам ленинградских учреждений Академии наук СССР528. Окружение обязывало. Отец считал необходимым покупать книги, нередко в ущерб семейному бюджету. Как я сейчас понимаю, жили мы в 1950‐х годах не просто скромно, а бедно. Как-то знакомый отца, москвич из номенклатуры Президиума Академии наук, посетив нас, предложил: «Борис, проблему обстановки можно решить очень просто. Вот шкаф, – сказал он, ткнув пальцем в собрания сочинений Пушкина, Достоевского и Толстого. «Вот сервант», – добавил, указав на томики Оноре де Бальзака и Теодора Драйзера. И таким образом доброжелательный в общем-то товарищ «обставил» нам всю квартиру.

«Жили книжные дети…». 1968. Личный архив Н. Б. Лебиной

Папа приобретал книги целенаправленно. Он считал, что в доме должны быть издания, которые создают некую общую культурную базу, – русская и зарубежная классика, а главное, энциклопедии и словари. Я отчетливо помню лукаво-виноватое выражение отцовских глаз после очередного визита в знаменитый в советское время магазин «Академкнига». Деньги потрачены, но книги в доме. Их можно читать лежа в кровати. Можно отметить карандашом понравившуюся мысль. И сегодня я, уже старый человек, с удовольствием рассматриваю отцовские маргиналии на полях книг. Иногда думаю, что подвигло его отметить именно эту строчку или строфу.