Пассажиры первого класса на тонущем корабле

Во-вторых, до того прогресса в перевозках и коммуникациях, который был достигнут в XIX веке, древние империи, а фактически и все политии сталкивались с жёсткими логистическими ограничениями в ведении военных кампаний в течение большего времени, чем несколько дней марша от внутренней базы. Их возможности в перевозке припасов были крайне ограниченными, в особенности в тех местах, куда нельзя было напрямую попасть морем на кораблях. Животные в человеческом обличье за неделю съедали больше, чем могли унести на себе. В результате армиям приходилось кормить и себя, и свою скотину, одновременно с боевыми действиями грабя хозяйства крестьян и городские склады. Это ограничивало войны и завоевания оседлыми сельскохозяйственными территориями, где имеющиеся излишки могли обеспечивать достаточно продовольствия для пропитания и крестьян, и мародёрствующих войск. В результате либо усилия армий концентрировались на насилии, убийствах и грабеже в расчёте на то, что местные жители, устрашённые показательной жестокостью военных, будут платить дань после их ухода, либо же военные оставались на завоёванных территориях. В последнем случае коммуникация с правителями в метрополии была лишь эпизодической, а контроль с их стороны — ограниченным. Это означало, что постоянно проживавшие в колониях администраторы обладали значительной степенью автономии от метрополии, а солдаты и гражданские чиновники со временем устанавливали семейные и экономические связи с местным населением.

Географическая, коммуникативная и организационная удалённость колоний от метрополии также означала, что до Нового времени колониальные элиты оказывали мало влияния на экономику и политику метрополий. Со временем связи колониальных элит с элитами метрополий сокращались по мере того, как завоеватели смешивались с местными элитами, о чём уже говорилось. Отсталые экономики колоний не являлись значимыми рынками для производителей в метрополиях. Колонии отправляли в метрополии сырьё и рабов. Поскольку эти поставки то увеличивались, то сокращались, экономика метрополий переживала взлёты и падения, однако действия элит в колониях не приводили к изменениям классовых отношений и уровня производства в метрополиях.[41]

Сочетание высокой автономии колониальных элит и слабого их воздействия на метрополию не исчезло полностью с созданием империй Нового времени, которые связывали воедино капиталистическая торговля и производство, а также современные инфраструктурные достижения, способствовавшие быстрой коммуникации. Германская империя включала колонии в Африке и в западной части Тихого океана, а также концессии в Китае. Эти колонии были основаны в 1880-1890-х годах и утрачены в ходе Первой мировой войны или по её итогам. В геополитическом смысле они были несущественны. Британия и другие великие державы рассматривали Германию как угрозу в Европе, но не за её пределами, поэтому были готовы пойти на компромисс с желанием немцев обладать собственной империей, уступая им территории в Африке, на Тихом океане и в Китае.[42]

Маргинальное положение германских колоний относительно экономики Германии и мировой геополитики означало, что конфликты между колониальными элитами могли разыгрываться без искажающего воздействия серьёзных вмешательств со стороны центральных властей или капиталистов, которые базировались в метрополии. Германское государство обладало ресурсами и инфраструктурным потенциалом, чтобы следить за тем, чем занимались её агенты в колониях, и вмешиваться для форсированного изменения политики. Однако центральная власть не задействовала эту возможность, а элиты метрополии не прилагали достаточного давления, чтобы заставить государство это сделать. Это позволяет, используя работу Джорджа Стейнмеца,[43] понять ключевой механизм, с помощью которого колониальные чиновники (но не переселенческие или местные/компрадорские элиты, о которых пойдёт речь в следующих разделах) добивались автономии от метрополии.

Что же обнаруживает Стейнмец? Во-первых, колониальные чиновники прибывали на завоёванные территории в качестве не частных лиц, а представителей элит, перемещённых на колониальную почву из метрополии и сохранявших в колониях свои особые идентичности. Три главные элиты германской метрополии — «нобилитет, владеющая собственностью буржуазия и Bildungsbürgertum (т. е. образованный средний класс)»[44]

— прибывали в колонии, обладая характерными для них разновидностями капитала, которые они использовали, чтобы установить контроль над управлением германскими колониями. Главным полем борьбы стала «политика в отношении туземного населения» (native policy). Каждая элита притязала на обладание «этнографическим знанием», основанным на той разновидности культурного капитала, который она приносила в колонии из Германии.