Пасть

— Куда ты? Что ты хочешь сделать? — забеспокоилась Яна.

— Я постараюсь всё исправить. Отправлюсь к этому монстру в его дыру и попрошу вернуть всё, как было. А если не выйдет или он откажет, то лучше спрыгну с крыши. Что угодно, лишь бы не становиться ещё одной неподвижной полубезумной грудой плоти за белыми ширмами в той палате. Уж лучше смерть.

— Нет! Мама! — Яна грудью загородила проход с кухни. — Не надо, пожалуйста! Мы ведь ещё толком не знаем, как проходит это превращение, кем ты станешь. Вдруг всё не так страшно!

— Яна, я в любом случае не горю желанием меняться, что бы там меня ни ждало. Я хочу быть сама собой и умереть сама собой.

— Нет, нет, нет! Ты не посмеешь! Не поступай так со мной!

Неожиданно озверев, Яна вдруг кинулась на мать, растопырив пальцы и вцепившись ей в плечи когтями, как хищная птица. Диана и не подозревала, что её дочь на такое способна.

— Не поступай как отец! Не смей бросать меня! — В голосе Яны проскользнули визгливые истеричные нотки, и мама, взмахнув рукой, отвесила ей крепкую увесистую пощёчину. Первую в жизни пощёчину — никогда раньше любимую и единственную дочь она не била.

С Яны слетели очки, упав на плитку, и одна из линз сразу дала трещину. А молодая женщина так и застыла, будто приросла ногами к исшарканному кухонному полу, приложив ладонь к пылающей щеке. Она так опешила, что не пошевелилась, даже когда мать прошла мимо неё в коридор.

— Только я могу распоряжаться собственной жизнью, она мне одной принадлежит. Только мне решать, когда жить, а когда умирать. Твоё упрямство здесь не играет роли.

Быстро переобувшись, Диана протянула пальцы к рукояти входной двери, когда позади неё удивительно близко раздался едва различимый шёпот:

— Ты ошибаешься. Ты принадлежишь мне.

Яна всегда умела ходить по квартире почти бесшумно, часто ночами пугая маму, но теперь в этом не было ничего забавного. Почти сразу же Диана почувствовала, как ей на голову опустилось что-то увесистое и холодное. Удар выбил из неё весь воздух, будто фура на полном ходу врезалась ей в затылок. И почти мгновенно со вспышкой ослепительной боли разум утонул в пучине мрака.

В себя она приходила медленно, то вскрикивая от кратких всполохов привидевшихся ужасов, то чувствуя, как горит всё тело, а кожа словно лопается от жара и трескается, как стонут кости и сводит мышцы. Голос Яны раздавался издалека, слова сливались в единую многозвучную массу, не позволяя ничего толком разобрать. А после, когда закрытые веки обожгло солнечным светом, обозначившим наступление утра, Диана почувствовала, как по её лицу водят влажным полотенцем и что-то приговаривают.

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, мамочка.

Попытавшись завозиться, Диана не сразу поняла, что она лежит на кровати, обвязанная ремнями и разорванными на лоскуты простынями. Тряпки сильно врезались в тело, а чувствительность кожи почему-то вдруг показалась необычайно обострённой. Голова покоилась на груде подушек, и в ней до сих пор пульсировала боль от сильного удара чугунной сковородой.

Диана заворочала языком в пересохшем рту, пытаясь что-то сказать, и, к своему изумлению, наткнулась на лишние зубы. Зубы, которые природой изначально предусмотрены не были. Несколько гнездились на правой щеке, другие — под языком, а ещё один прощупывался возле самой гортани. Зубы были такими же реальными, как и головная боль.

— Что?.. — только и смогла она выдохнуть.

— Ох, мамочка, ты проснулась? С добрым утром! Хочешь, я приготовлю завтрак? — заботливо поинтересовалась сидевшая рядом Яна и продолжила поглаживать влажной тряпкой лицо мамы.

Только в тот момент Диана решилась распахнуть глаза. И то, что она увидела, зародило в её груди полный отчаяния и ужаса крик, сотрясший старый многоэтажный дом до основания.

Всё её тело, каждый сантиметр кожи был покрыт белыми блестящими зубками. Они теснились повсеместно — клыки, резцы и коренные — лишайными пятнами зубы проступали на всех частях тела, мешая двигать ногами и руками, не давая даже толком пошевелить головой. Будто уродливый панцирь, с которым она оказалась навечно срощена.

Диана чувствовала, как ремни и простыни, которыми она оказалась стянута, неприятно впивались в её зубы, как холодная капавшая с тряпки вода вызывала короткие вспышки боли в зубах на лице. Она знала, что под кожей тоже сидели зубы — десятки и сотни крепких зубов, составлявшие теперь большую часть тела. Ей хотелось реветь от безысходности, расправлявшей крылья в измученной душе, и как можно скорее броситься вон из окна, чтобы оборвать этот кошмар, но она могла только дико вращать налитыми кровью глазами и мямлить:

— Убей меня! Убей! Я чудовище! Чудовище!

Тихонечко улыбаясь, Яна гладила брыкавшуюся маму по лицу, скользя пальцами по чувствительным зубам. За разбитыми линзами очков горели заботой ласковые родные глаза: