Пастернак в жизни

(Тарасенков А.К. Охранная грамота идеализма // Литературная газета. 1931. 18 декабря. № 68 (167). С. 2)

* * *

Мы с Луисом однажды присутствовали на литературном «судилище»[195], во время которого Пастернак должен был объяснять, почему он пишет о природе, чувствах и абстрактном героизме, вместо того чтобы писать о современных экономических и политических проблемах, как другие поэты. После того, как несколько ораторов – все мелкие и незначительные литературные сошки – излили свой яд и гнев на личность и творчество величайшего из здравствующих русских поэтов, Пастернак был призван ответить на эти обвинения. … Он смотрел поверх толпы; заметно было, что он пытается через силу собраться с мыслями и превратить их в простые прозаические слова. Несколько раз его губы, пухлые, как у ребенка, губы приоткрывались, как будто уже готовые начать. В конце концов он смог выговорить лишь несколько скомканных фраз: «Я не могу писать на заказ. Я могу писать только то, о чем хочу писать. Я могу попробовать писать по-другому, но не думаю, что у меня получится». Его абсолютная честность была очевидна для тех из нас, кто восхищался им. Девушка с комсомольским значком, сидевшая рядом с нами, взволнованно прошептала своей подруге, совсем еще молоденькой, в глазах которой читались печаль и сочувствие к Пастернаку: «Взгляни в его глаза! Истинный поэт от Бога!» В волнении молодая коммунистка забылась и поневоле обратилась к вышедшему из употребления русскому определению настоящего поэта. Но даже она, несмотря на обуревавшие ее чувства и восхищение Пастернаком, осмелилась лишь прошептать подруге. Вся остальная публика негодовала и протестовала, и после нескольких враждебных выступлений собрание закончилось. Было заявлено, что Пастернак не является советским поэтом.

(Fisher M. My lives in Russia (New-York; London, 1944). P. 94–96 // Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х гг. СПб., 2005. С. 79–80)

* * *

Через месяц после нашего переезда на Тверской бульвар всех потрясло известие о гибели Надежды Аллилуевой. Папа был взволнован, глядя из окон на траурную процессию, проходившую по Волхонке, прямо перед окнами. Сталин в серой шинели шел, склонив голову, за гробом, который везли на катафалке на кладбище Новодевичьего монастыря. Помню свое недоумение, высказанное папе: как Сталин может после случившегося продолжать жить по-прежнему. Боря мне объяснял, что для царей семейные драмы имеют другое, не абсолютное значение, что это им не так важно и вместе со всем остальным входит в их политическую жизнь. Мой вопрос был задан, вероятно, в связи с папиной припиской к писательскому письму с соболезнованиями Сталину по поводу его потери.

(Пастернак Е.Б. [Воспоминания] // Существованья ткань сквозная: Борис Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак. С. 379)

* * *

Дорогой т. Сталин!

Трудно найти такие слова соболезнования, которые могли бы выразить боль собственной нашей утраты.

Примите нашу скорбь о смерти Н.С. Аллилуевой, отдавшей все силы делу освобождения миллионов угнетенного человечества, тому делу, которое ВЫ возглавляете и за которое мы готовы отдать свои жизни, как утверждение несокрушимой жизненной силы этого дела.

Л. Леонов, Вера Инбер, Л. Никулин, Г. Никифоров, В. Шкловский, Ю. Олеша, А. Малышкин, Вс. Иванов, В. Лидин, И. Сельвинский, А. Архангельский, И. Ильф, Е. Петров, Раиса Азарх, Б. Пильняк, М. Светлов, Эд. Багрицкий, С. Кирсанов, В. Киршон, К. Зелинский, М. Шагинян, А. Фадеев, П. Павленко, В. Катаев, С. Буданцев, М. Кольцов, С. Динамов, Е. Усиевич, А. Селивановский, М. Серебрянский, Л. Авербах, М. Субоцкий, И. Анисимов.

Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине, как художник – впервые. Утром прочел известье. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел.

Борис Пастернак.

(Литературная газета. 1932. 17 ноября. № 52 (221). С. 1)

* * *