Пастушок

Меланья буйно ораторствовала, вытянувшись во весь свой высокий рост. Она была выше брата, выше Евпраксии, худощава, почти красива в накрашенном состоянии, голосок имела презвонкий. Очень неплохо Меланья пела псалмы, зная почти все наизусть. Однако, сейчас поток её оскорблённой святости неприятно вломился в голову Яну, который почти не спал после тяжелейшей дороги.

– Меланья, – оборвал Ян эффектное выступление, – быстро выйди из-за стола и встань на колени в угол! На два часа. Ты наказана.

Белокурая праведница умолкла. Её большие глаза под тонкими бровками округлились. Но почти сразу в них появилась ласковая кошачья внимательность с издевательским огоньком. Глядя сверху вниз на младшего брата так снисходительно, словно было ему лет пять, Меланья воскликнула:

– Что такое? Я не ослышалась, братец?

– В угол, – устало повторил Ян, – и чтобы ты больше здесь не кривлялась – не два часа на коленях будешь стоять, а три!

Меланья прищурилась. Когда это не помогло, она поглядела на горло старшей сестры, как будто намереваясь в него вцепиться, но вместо этого рассмеялась, приподняла праздничную юбку почти до самых колен, и, перешагнув лавку, изящной мелкой рысцой устремилась к дальнему углу трапезной. С изумлением наблюдала Прокуда за своей гордой, вспыльчивой госпожой, которую киевляне за её нрав прозвали Лютятишной. Видели бы они, как эта Лютятишна захотела выяснить со своим семнадцатилетним братом, кто из них главный, и чем всё это закончилось! Пробежавшись рысцой, госпожа встала на коленочки носом в угол и в такой позе застыла, белея голыми пятками из-под красной венецианской юбки с пышными складками и тесёмками. Кроме юбки, на госпоже Меланье была атласная голубая блузка с высоким воротничком. Горько осознав, что вся эта красотища надета без толку, босоногая барыня ещё глубже втиснула в угол нос, чтоб утаить бешенство, и язвительно огрызнулась на своего сопливого братика:

– Ян, ведь князь тебе даст затрещину, когда выяснит, почему не пришла я на торжество! А госпожа Янка просто тебя прибьёт.

– Если не заткнёшься, в субботу велю пороть, – пообещал Ян, и Праведница решила утихомириться. Но Евпраксия не обрадовалась тому, что стерва-Меланья была наказана таким образом. Получив удар под столом ногой по ноге и увидев рожу, скорченную Евпраксией, Ян смекнул, что есть у неё к нему разговор очень большой срочности и секретности. Так как времени было мало, а с глупостями Евпраксия к брату не приставала никогда в жизни, он скрепя сердце сказал:

– Меланья, ты можешь встать и идти на праздник. Но помни, что в другой раз я тебе подобную выходку не прощу.

Меланья была не дура. Тут же вскочив и окинув цепким, холодным взглядом лица сестры и брата, она немедленно поняла, зачем её выпроваживают. Но выбора у неё никакого не было, и она с досадой умчалась, сверкая пятками. Её девка выбежала за нею, о чём немедленно пожалела – из коридора донёсся звон оплеух. Но вскоре всё стихло, так как Меланье уже давно пора было краситься и румяниться для смиренной, благочестивой прогулки к святому месту.

– Пора и мне, – решил Ян позлить старшую сестру и поднялся с лавки, – надо ещё поглядеть, как Путша моего рыжего подковал. Если конь опять захромает, князь меня выгонит из дружины!

– Да ехать-то восемь вёрст, – нежно удержала брата Евпраксия, схватив за руку, – все три конюха занимались твоим конём с самого рассвета, я видела! Они точно трезвые были! Скажи мне, Ян… Гляди мне прямо в глаза и говори честно: Даниил едет в Вышгород?

Ян смутился под взглядом старшей сестры. Ещё бы – ни одна женщина на него никогда не смотрела так, как сейчас смотрела эта красавица, от которой сошёл с ума не только прославленный Соловей Будимирович. И сказал юный воин то, чего говорить был никак не должен и не открыл бы даже попу на исповеди:

– Не едет. Великий князь приказал ему пройтись нынче по кабакам да послушать, о чём народ говорит, не зреет ли смута. Ведь все Даниила любят, ты сама знаешь. А пить будут нынче много по всему Киеву да по пригородам. Всё – даром, Владимир-князь угощает!

– И Даниил согласился? – задумалась молодая вдова, – я что-то не верю. Откуда ты это взял?

– Откуда я взял? Думаешь, я мало пью с Даниилом вина и браги? Раз говорю – значит, знаю. Пусти, Евпраксия, мою руку! Я побегу.

– Ой, нет, погоди, – ещё крепче сжала запястье брата Евпраксия, – скажи, Ян, а грек Михаил из Царьграда будет на церемонии?

– Да, конечно. Он ведь – племянник митрополита! Как ему там не быть?

Тут Ян вдруг замялся. Его сестра заметила это.

– Ян! Ты скрываешь от меня что-то, – сурово проговорила она, – признавайся, что? Пока не признаешься, не пущу!

– Вот письмо отца, – весьма неохотно вынул Ян из кармана сложенный вчетверо лист пергамента, – думаю, ничего худого не будет, если прочтёшь.

Евпраксия протянула руку. Но Ян вдруг высоко поднял письмо.

– При одном условии!

– При каком?

– Скажи одну вещь!

– Какую?

– Я где-то слышал, что Соловей Будимирович подарил тебе ещё и кифару. А ты её из своего терема не взяла! Почему? Где она сейчас?

– Что? Кифара?