Пастушок

– Почему? Купила бы себе шубу да сапоги! Зимой-то, поди, не жарко в такой избе!

Сдуревшая дочь боярина рассмеялась.

– А я зимой здесь и не живу! Я зимой охочусь, а сплю в норе.

– Что ты говоришь?

– Всегда только правду. Есть в лесу дуб, в нём – дупло. Кто влезет в это дупло и изобразит голос того, кем он хочет стать – выйдет из дупла в желанном обличье. Осенью, когда тут становится холодно, я иду к тому дубу, влезаю в его дупло, тявкаю по-лисьи, и – спрыгиваю на землю лисицей. Весной опять вскарабкиваюсь в дупло, и там превращаюсь в девицу красоты необыкновенной. Всё очень просто.

– Не вижу здесь простоты, – дотянулась Зелга до горла вруньи, – разве лисица может заговорить человечьим голосом? Это сказки. Вольга Всеславьевич, сам умеющий превращаться в разных зверей, сказал мне однажды, что человечьим голосом только лошадь способна заговорить, и больше никто.

Врунья Патрикеевна промолчала. Потом закашлялась, сделав вид, что ей гриб попал в дыхательную гортань. Когда кашель стих, Забаву Путятишну прорвало:

– Да дура она! Всё брешет! На зиму идёт жить к родне, в Перемышль! Там у неё тётка!

Тут и Лиса Патрикеевна впала в ярость неописуемую. Швырнула ложку на стол.

– Ну, ладно, Забава, душа моя! Будь по-твоему! Хочешь знать своё будущее? Пожалуйста! Будешь, сука, молиться на лошадиный череп!

– На лошадиный череп? – переспросила Евпраксия, приподнявшись. Её служанка, которая от великого ужаса едва ложку не проглотила, прижала руки к груди. И тут где-то на бугре вдруг заухал филин. Потом он смолк, и вновь наступила страшная тишина.

– Да, на конский череп! – зловещим хохотом разломала её Лиса Патрикеевна, – будешь просить его, умолять, чтоб он тебя спас от жестокой участи!

– Конский череп?

– Да, конский череп, насаженный на высокий шест! И более я тебе не скажу ни одного слова.

Евпраксия приумолкла. У Зелги был страх велик, и она расплакалась. Но никто её утешать не стал. Около избушки летала целая сотня майских жуков. Их не было видно, но было слышно. Дохлебав варево в одиночку, голая девица улеглась бок о бок с Евпраксией. Очень долго они молчали, ну а потом началось меж ними такое, что слёзы у Зелги высохли. Но она была к этому привычна и не смутилась. Когда её ласково позвали, она пристроилась. Очень низко над лесом стояла красная, мертвенная луна.

Глава тринадцатая

Проснувшись раньше зари, Лиса Патрикеевна затопила печь, и две её любушки выскочили наружу без ничего, подумав,что начался пожар. Хозяйка, смеясь, швырнула им вслед одежду. А через полчаса вынесла на поляну грибное варево. Когда, сидя на траве в предрассветных сумерках, уплетали варево, Зелга вдруг заявила, что тоже может предсказать будущее всех трёх на ближайший день.

– Ну, так предскажи, – весело кивнула ей хищница и развратница, – не робей!

– Большую часть дня просидим на корточках за кустами!

Но всё же варево было съедено. Под конец Евпраксия поинтересовалась у Патрикеевны, не встречала ли та во время своих скитаний пастушка Леля.

– Нет, не встречала, – ответила красна девица, – да и не желаю встречать.

– А чем он тебе не нравится?

– Так ведь он, говорят, голых девок не переносит!

– Оделась бы!

– Для чего? Я встречаюсь с мальчиками, которым мешает моя одежда, а не моя нагота.

Когда лес и небо сделались розовыми, Лиса Патрикеевна вдруг заметила среди ёлочек своего приятеля, зайца, и погнала двух подруг восвояси, чтобы спокойно принять трусишку. Он, по её словам, к ней явился по очень срочному делу.

К закату солнца Зелга с Евпраксией, по пути искупавшись в маленьком лесном озере, добрели до стольного города. Но они завернули не к Золотым воротам, а к слободе около Днепра, где жил богатырь Микула Селянинович. Дом известного хлебопашца был самым высоким в предместье, вокруг двора стоял крепкий тын. Горничная девка, трепавшаяся с соседками у ворот, сказала лесным гуляльщицам, что Микула в поле работает, а Настасья и Василиса ужинают в избе.

– А нас в Киеве не ищут? – осведомилась Евпраксия.

– Как не ищут? Ещё как ищут, с ног сбились! Великий князь Мономах приказал обшарить все кабаки да притоны по всей округе! А брата твоего, Яна, он отругал, что тот за тобою не уследил.

– А Госпожа Янка?

– Госпожа Янка с тремя монахинями сама ходила по кабакам, всех трясла!

– Беда, – вздохнула Евпраксия, поглядев на Зелгу, которая испугалась, – ну а другие князья по домам разъехались?

– Да, вчера.

– Ладно, проводи нас к барышням-госпожам.

Настасья и Василиса уже не ужинали, а просто болтали и пили всякое-разное. Но остатки ужина на столе ещё пребывали. Евпраксию и её служанку две сестры встретили громкой руганью. Две беглянки не сочли нужным сразу вступать с ними в пререкания, потому что у них нашлось дело поважнее. Они сначала уселись и подкрепились постными пирогами с рыбой, а уж потом стали отвечать.

– Я что, вашу мать, не могу в лесу заблудиться? – разгорячилась Евпраксия, хлебнув квасу перебродившего, – сколько можно меня учить? Мне через пять лет исполнится тридцать, и я вдова!