Пастырь добрый

– Где тело? – бесцветным, сиплым шепотом проронил бюргермайстер, не глядя ни на кого; Курт вздохнул:

– В подвале Друденхауса. Вы сможете забрать его, как только мы закончим разговор.

– Не представляю, о чем мы можем говорить, – все так же тихо и подавленно произнес Хальтер, не поднимая глаз. – Не знаю, что вы хотите от меня услышать, чем я смогу помочь вам…

Курт искоса бросил взгляд на начальника и сослуживцев; те сидели молча, явно не намереваясь более встревать в беседу, и он вздохнул снова, мысленно кроя всех присутствующих не подобающими доброму христианину словами.

– Прошу простить за столь неотступное и личное вмешательство, – заговорил он, присев напротив бюргермайстера, дабы не возвышаться над ним и не создавать у того ощущения придирчивого допроса, – однако же вам придется рассказать нам, по какой причине состоялась ваша ссора. Значимым может оказаться все, любая мелочь, ведь вы же понимаете.

– Это в самом деле мелочь. – Хальтер помолчал, глядя на фляжку, что все еще держал в руке, и поднес ее к губам снова, приникнув к горлышку на долгих несколько секунд. – Через два дня у него будет… – бюргермайстер запнулся, подавившись словами, и через силу выдавил: – должен быть… был… день рождения. Он хотел в подарок коня. Я сказал – рано. Слишком дорогой подарок… Вот и все.

– И только?

– Да, и только. Иоганн встал из-за стола, не окончив ужина, крикнул, что я считаю его «малышней» и не принимаю всерьез… Знаете, как это бывает… И ушел в свою комнату.

– Как вы обнаружили его отсутствие?

– Как обнаружил – зашел к нему, разумеется, как я еще мог это обнаружить?!

– Успокойтесь.

От того, как холодно прозвучал его голос, Курт едва не перекривился сам; Хальтер выпрямился, вперив в него взор почти ненавидящий, и стиснул фляжку так, что побелели пальцы.

– Не говорите мне о спокойствии, юноша! – прошипел бюргермайстер зло. – Вам не понять, что я испытываю, и попрошу уважать элементарные человеческие чувства!

– Primo, – сумев выдержать пронзающий взгляд бюргермайстера бестрепетно, возразил Курт, – я вам не юноша, а следователь Конгрегации. И прошу не забывать об этом в дальнейшем. Secundo, ваши чувства, как я уже упоминал, в данный момент имеют второстепенное значение, ибо, кроме того, что вы косвенный потерпевший в очередном преступлении, вы – глава этого города, и сейчас должны иметь важность не ваши нервы, а ваши мозги, майстер Хальтер. Кроме чувств отцовских, в вашем арсенале наличествует и чувство долга. По крайней мере, так должно быть.

– По какому праву вы говорите со мной в подобном тоне?! – вскинулся бюргермайстер, однако по тому, какой растерянный взгляд бюргермайстер бросил на молчаливого Керна, было ясно, что упомянутый им тон свое действие все же возымел.

– По праву, данному мне Святой Инквизицией, – окончательно осмелев, отрезал Курт; от злости на блюдущее нейтралитет начальство в голосе прорезалась не ожидаемая им от самого себя жесткость. – А кроме того, я не сказал ничего недозволительного или ложного, а также для вас оскорбительного. Соберитесь, и я хочу слышать в ответ на свои вопросы – ваши ответы, а не истерики или нападки. Итак, пропажу мальчика вы обнаружили утром, войдя в его комнату, так?

Хальтер не ответил, продолжая буравить его взглядом; Курт кивнул:

– Так. Стало быть, вы пришли к нему рано. Это ваше обыкновенное поведение – являться в комнату сына ранним утром?

– Я шел примиряться, – наконец с трудом разомкнул губы бюргермайстер, отведя взгляд в сторону, и приложился к фляге снова, отпив теперь всего глоток. – Мы ссоримся… ссорились нечасто, и я… Словом, я решил предложить ему вроде как сделку – дозволить брать моего жеребца, когда захочет, чтобы учиться владеть седлом, а я подарю ему собственного на двенадцатилетие… подарил бы…

В его горле что-то булькнуло, губы сжались, и Курт поспешно сдвинул брови, вновь приняв строгий облик, не дожидаясь повторных изъявлений горя, каковых снова мог уже не вынести: в одном бюргермайстер был прав – его единственной потерей была смерть родителей в возрасте, уже почти забывшемся, и понять сидящего напротив человека и любого, ему подобного, он не мог, отчего в таких ситуациях ощущал себя несколько не в своей тарелке. Будь Хальтер подозреваемым – вот странность! – нужные слова сложились бы сами собою, и чувства были бы иными. Но сейчас, в эту минуту, когда говорить надо было всего лишь со свидетелем, испытывались лишь раздражение да еще малая толика злости на собственную нетерпимость, ибо именно разум, к коему он призывал бюргермайстера, как раз и подсказывал, что Хальтер имеет полное право минимум на половину всего, что он наговорил, и что в данной ситуации он достоин похвалы уже за то, что не рвет на себе волосы и не швыряется мебелью…

– Возьмите себя в руки, – порекомендовал Курт, вновь чуть повысив голос. – И отдайте флягу, с вас довольно.

На сей раз Хальтер не возразил ни словом, окончательно ошалев от неожиданной жесткости следователя, и он продолжил поспешно, стараясь не упустить момента, все так же чеканно и почти резко: