Пастырь добрый

– Знаешь, я бы скорее усомнился в беспорочности нашего старика или себя самого, нежели этого реликта Конгрегации – вот уж кто Domini canus canis[55] без шуток. Свирепый, верный и нещадный. И, поверь, если где-то кому-то в попечительском отделе известно о твоих связях с кёльнскими шайками в прошедшем дознании, то информация эта пришла путями окольными, и Мюллер об этом в самом деле не знает.

– Пусть так; а что академия?

– В святом Макарии, – продолжил Ланц со вздохом, – также полная пустота. Факт участия в деле Вернера Хаупта по прозвищу Финк известен ректору отцу Бенедикту и кардиналу Сфорца, и никаких документов, в коих были бы изложены эти сведения, не существует. Выводы, абориген, делай сам.

Курт промолчал, неспешно поднявшись и прошагав к узкому окну, сквозь мутный пузырь которого тянуло холодом; остановился, прислонившись лбом к ледяному камню.

Выводы были просты и не слишком утешительны. Вывод первый оставлял необходимость признать двоедушными высшие чины академии святого Макария, чего он не мог допустить так же наверняка, как невозможно было вообразить себе, что небеса в одно прекрасное время станут янтарно-зелеными, и по ним запляшут синие в клетку демонята. Вся новая Конгрегация, вся ее относительная свобода от Рима и его установлений, вся с каждым годом утверждающаяся суверенность Германии вообще – зиждились на этой самой академии, на этих людях; все это и было создано ими и лишь ими поддерживалось, посему ничего, что могло бы пустить трещину в этом фундаменте, никто из них не совершил бы. Главы кураторского отделения Курт не видел ни разу, не знал его вовсе, однако, если судить по тому, что он успел узнать о Рихарде Мюллере от Керна, предположения о его возможном двурушничестве также неосновательны.

Второй же вывод предполагал то, что уже было высказано им Финку, а именно – в деле замешан кто-то из его знакомых, а если говорить вернее – этот кто-то из его шайки, из его приближенных, ибо о факте недавнего сотрудничества с Куртом знали лишь его люди, и более никто.

– Стало быть, так, – произнес он, наконец, отойдя от окна и усевшись снова на скамью, зябко потирая ладони. – Conclusio[56]

. В среде уличных подонков есть купленный либо каким иным образом полученный к сотрудничеству человек, который предоставил преступникам необходимую информацию.

– Почему не «преступнику»? – уточнил Бруно; Курт кивнул, словно желая показать, что вопроса этого ожидал:

– Потому, что кто-то же завалил, ignoscet mihi dictio[57], нашу Далилу далеко вне пределов Кёльна? – пояснил Курт с усталым сарказмом. – Одно это говорит вполне логично об участии как минимум двоих. Здесь действуют несколько рук, и происходящее именуется громким словом «заговор»…

– Опять, – мрачно вздохнул подопечный, и Курт кивнул снова:

– Да, опять.

– Везет тебе на заговоры, как покойнику на мух.

– И это тоже нельзя упускать из внимания, – согласился он серьезно. – Вполне можно допустить, что некто желает скомпрометировать Конгрегацию, используя меня лично. Для того, чтобы показать Конгрегацию в невыгодном свете, теперь достаточно будет упомянуть, как при первом моем деле погиб мой главный свидетель, барон, пусть и невысокого полета, как завершение второго дела ознаменовалось казнью кёльнского архиепископа, герцога и графини – на сей раз уже солидные особы… и в довесок к этому – дело о гибели детей видных горожан (по их задумке) должно развалиться, оставив после себя упадок и признание моей (и Друденхауса, а ergo – и Конгрегации) несостоятельности. Если дело повернуть упомянутым мною образом, Император может решить, что ему не нужно сотрудничество с теми, кто развлекается уничтожением баронов и герцогов, и тогда он отвернется от нас. Сказать по чести, я затрудняюсь решить, кого он изберет в союзники, встань мы с его родовитыми подданными, так сказать, по разные стороны реки…

– Словом, – невесело подытожил Бруно, – так ли, этак ли, а предатель среди своих все равно есть – кто-то, кто именно тебя выбрал оружием для того, чтобы накрутить Инквизиции хвост. Это ты хочешь сказать?

– Я это уже

сказал. Это – что касается «преступников». Дальше. Исполнившую свою работу дамочку убрали сразу же. Что же до человека в рядах уличной братии, то за последние недели две никто из них не погиб – никак, ни на ноже своего же, ни на виселице, ни захлебнувшись, ни поперхнувшись, ни от старости или как-либо еще, однако же я сомневаюсь, что это – от их внезапно взыгравшего человеколюбия.

– И что это означает? – насупился подопечный. – Что его работа еще не выполнена?

– Он еще нужен – следить за ходом дела изнутри; Финк ведь не может молчать в ответ на вопрос «ну, как там?», который ему не могут не задавать его дружки по «Кревинкелю». Это – явная причина, но я вполне допускаю, что резонов для продления ему жизни может быть еще множество, причем нам не ведомых и еще не понятных.

– Самый главный вопрос, абориген, – тихо встрял Ланц, – состоит вот в чем: будут ли еще убийства?