Пастырь добрый

– Кстати, да, – снова кивнул он, пояснив в ответ на вопрошающие взгляды: – До двенадцати лет ребенок – это ребенок; в этом возрасте начинается взросление; я подразумеваю смысл физиологический, также и de jure в те же двенадцать к нему начинают относиться фактически как к взрослому. При оплате работ, к примеру, или, как упомянул Бруно – в том числе в применении наказаний. При большой необходимости допускается даже заключение брака.

– Это версия?

– Чем нет, Вальтер? Если и впрямь убийства носят характер ритуальный, если это именно sacrificium[62]

– с чего б отбор по возрасту хуже прочих оснований? Другой вопрос состоит в том, кто является объектом внимания наших неведомых малефиков. Из академического курса я лично такого не припомню, все признаки вместе не складываются ни во что, мне известное; флейта, ограниченный возраст жертв…

– Крысолов, – чуть слышно пробубнил Бруно, косо усмехнувшись; Керн приподнял бровь, вопрошающе и строго глянув в его сторону, и тот, несколько сконфузясь, пояснил: – Байка ходит в местах, откуда я родом…

– Нас «байки» не интересуют.

– Зато меня интересуют, – оборвал Курт категорично и почти вызывающе, нимало, однако, тем не смутившись; майстер обер-инквизитор насупился, совершенно явно вознамерившись сделать подчиненному внушение касательно давно и безоглядно отринутой им субординации, и тот продолжил, вновь не дав начальству высказаться: – Полагаю, мне решать; это ведь мое расследование, верно?

– Это поправимо, – пообещал Керн; на сей раз, тем не менее, особенной угрозы в его голосе не прозвучало. – Ну, что же; коль скоро майстер Гессе полагает сплетни славного города Хамельна важным для расследования фактом, незнание коего скажется на оном расследовании катастрофическим образом, – подчинимся его мудрому решению.

– Пора б осознать, что мои мудрые решения, как правило, верны. Или когда-то это было не так?

– Да; когда ты мудро решил забыть, с кем говоришь. Ты все еще мой подчиненный, и я желал бы, чтоб ты помнил…

– …о сем прискорбном факте, – ляпнул Курт, не сумев вовремя остановиться, и, когда взгляд напротив помрачнел, прикусил язык, вздохнув теперь уже без поддельного покаяния: – Простите, Вальтер. Виноват.

– Доползи сперва до моей должности, Гессе, – жестко выговорил обер-инквизитор. – Заведешь собственных подчиненных – вот им и будешь спьяну хамить, сколько душе угодно, а сейчас это лишь мое развлечение, купленное долгой и праведной службой. А теперь, если никто более не возражает, вернемся к работе. Хоффмайер, мы слушаем.

– Знаете, – замявшись, покривился Бруно, – после такого «Exordium»[63] мне уже кажется, что все это и впрямь ерунда. Нет, в самом деле; это лишь побасенка, забудьте. Таких полно в любом городе – уверен, что и в Кёльне подобное есть…

– Как знаешь, упрашивать не намерен, – не дав никому возразить, оборвал его Керн. – Есть еще версии? Гипотезы? Предположения? Намеки, вопросы, пожелания?

– Есть, – отозвался Курт, изо всех сил пытаясь игнорировать издевательский тон начальства. – Хочу поговорить с магистратскими солдатами и девочкой.

– Утром. У тебя нездоровый блеск в глазах и несет несусветными производными spiritus’ а еще за пределами видимости; пойди и проспись – не желаю давать пищу для пересудов относительно нравственного облика служителей Конгрегации… Все равно ни патруля, ни девчонки я отсюда до утра не выпущу. Ясна моя мысль, Гессе?

– Слушаюсь, – откликнулся Курт чеканно, вытянувшись. – Дозволите идти просыпаться?

Керн скосил в его сторону взгляд, подозревающий во всех смертных грехах разом, силясь отыскать в лице подчиненного тень издевки, и, наконец медленно кивнул в сторону двери. Курт, развернувшись, зашагал прочь; приостановившись на пороге, ухватил Бруно за рукав двумя пальцами и потянул за собой в коридор.

Глава 9

Солнце, взобравшееся уже высоко в серые октябрьские облака, застигло их обоих у двери студенческого трактирчика сонными и хмурыми; сегодня исполнить пожелание майстера обер-инквизитора не случилось – едва лишь дверь его рабочей комнаты затворилась за их спинами, в противоположной оконечности коридора возникли две фигуры: стража Друденхауса, несшего пост в приемной зале, и незнакомого человека в дорожной куртке, озиравшегося по стенам с заинтересованным видом. Стальной блеск новехонького Знака, вывешенного открыто, все разъяснил еще задолго до того, как, приблизясь, тот остановился и сообщил, не давая стражу произнести ни слова: «Томас Штойперт, expertus. По запросу». Курт представился ответно, страж был отпущен прочь, и в рабочей комнате Керна вновь случилась суета, вызванная столь внезапным и поздним явлением нового участника дознания.