Пастырь добрый

– Я только что убил человека, – тихо отозвался подопечный; на Курта он не смотрел, глядя на то, как вода, окрашиваясь алым, сбегает по ноге в землю. – Не вижу, чему здесь особенно радоваться.

– Святой Бруно снова за свое… – вздохнул он, мельком переглянувшись с Ланцем. – На сей раз все еще проще, чем когда бы то ни было: не человека, а врага. Он – или ты. Не сожалеешь же ты, в самом деле, что не подставил ему вместо ноги шею?

– Я не помешался настолько, чтобы не осознавать разницы между тупым убийством и самозащитой, – покривился Бруно болезненно. – Вот только не жди, что я начну прыгать от радости; так ли, иначе ли, занятие это не из приятных. Наверняка тебе это известно лучше, чем кому-то из нас.

– Перевяжись, – повторил Курт, отмахнувшись. – О грехах человеческих после договорим.

– А мои труды – все прахом? – кивнув на угасший костер, с напускной обидой вздохнул Ланц, уже успевший снять со своего убитого жеребца дорожную сумку; на придавленных неподвижной тушей голубей в узкой клетушке он взглянул озабоченно, однако промолчал, убедясь в том, что вторая пара, подвешенная к седлу другого коня, цела и невредима. Все это время похвально державшиеся курьерские лишь теперь начали нервно перетаптываться, пофыркивая и тряся головой – видно, и их терпению, наконец, наставал предел. – Теперь все сначала; а сколько сил было положено…

– А главное – ценного продукта израсходовано? – договорил Курт, и сослуживец с улыбкой пожал плечами, накладывая повязку прямо поверх штанины. Он покривился. – На рану плеснул бы.

– Обождет. После; сейчас эта бесценная субстанция потребуется, чтобы заново разжечь огонь, который ты благополучно профукал.

– Посмотрел бы я на тебя на моем месте, – огрызнулся Курт, мельком бросив взгляд на все еще бесчувственного пленного, и, присев на корточки перед Бруно, не слишком ловко управляющегося с перевязкой, отвел его руки в сторону. – Дай сюда; ты себя покалечишь.

Процедуру, учиняемую над ним, подопечный снес почти стоически, хотя несколько насмешливых взглядов и было брошено в его сторону Ланцем, уже суетящимся подле залитого водой и разбитого градом кострища; однако ни он, ни Курт над этой и в самом деле пустяковой раной больше не подтрунивали и ни слова издевки не произнесли.

Огонь разгорелся довольно скоро, и к последней, главной стадии операции давно уже можно было приступить, однако никто не высказал этого вслух, посвятив несколько долгих минут подробному обсуждению произошедшего. Выслушав рассказ сослуживца о его странном противнике, Курт поведал о своем, ясно понимая, что этот спокойный, точно бы все уже позади, беспечный разговор есть необходимая всем им короткая передышка, нужная не столько телу, хотя и оно уже давно взывало о милости, но более – нервам, мыслям, рассудку перед тем, как все это продолжится. Возможно, все окончится просто – брошенная в огонь флейта вспыхнет, быть может, ярче обыкновенного куска дерева, а возможно, и попросту сгорит, как этому дереву и полагается. А может статься, что беготня под редким дождем, частым градом и постоянным ветром, лежание в грязи и воде повторятся еще не раз; и, как знать, помогут ли…

Плененный все так же лежал недвижимо, закрыв глаза и едва дыша, из чего Курт сделал злорадный вывод, что одарил своего противника не только щербиной, но и довольно сильным сотрясением; когда тот очнется, его должно неслабо мутить, что при допросе наверняка пойдет на пользу ситуации. Пока же, во избежание лишних проблем, он предпочел закупорить чародейский рот надежным кляпом.

– Занятно, – оценил Бруно, следя за его действиями из-под все еще нахмуренных бровей. – Вот это я вижу впервые – инквизитор затыкает арестованному рот, чтоб чего не сказал.

– Не все слова одинаково полезны, – отозвался Курт, распрямляясь, и решительно вздохнул: – Ну, что, collegae? Пора кончать с этой дудкой – сколько уж можно тянуть; перед смертью не надышишься.

– Точнее и не скажешь… – чуть слышно пробормотал Ланц, стоящий вот уж около минуты молча и не шевелясь, глядя в разверстую могилу углежога странным, словно застывшим взглядом; с места он стронулся с усилием, сильно припадая на порезанную ногу и кривясь, точно бы к плечам его был привязан нагруженный камнями мешок, влачащийся по земле. Флейту он, наклонившись, подобрал прежде, чем кто-либо успел его остерегающе окликнуть.

– Я б на вашем месте эту дрянь руками бы не трогал, – неуверенно посоветовал Бруно, осторожно приблизясь и рассматривая резную трубку с опасливым интересом. – Как сейчас чего-нибудь… этакое…

– Ерунда. – Ланц повернул флейту в пальцах, глядя на сбегающую по ней воду, и улыбнулся. – Как видишь – держу, и ничего.

– Бруно? Ко мне.

От того, как резко прозвучал окрик, Курт поморщился и сам, однако в ответ на возмущенный взгляд подопечного лишь повторил: