Пастырь добрый

Эксперт, по умолчанию прибывший вместе со всеми на место нового происшествия, не проронил ни слова – косясь в сторону развороченного, точно потрошеная птица, тела, около минуты тот маячил чуть в стороне, белея и давясь, и в конце концов бегом метнулся в сторону, к шиповниковым кустам, бывшим некогда гордостью кёльнского архиепископа, а теперь одичавшим и поникшим. Кашель и плевки вперемешку со сдавленными стонами доносились долго, и к следователям Штойперт возвратился бесцветным и чуть пошатывающимся. На то, как дознаватели ходят вокруг тела, переговариваясь и присаживаясь подле оного на корточки, указывая вовнутрь друг другу, тот смотрел с плохо скрытым омерзением и почти ужасом, зажав губы ладонью и содрогаясь. Дабы встряхнуть его и занять чем-то кроме созерцания искореженного тела, Курт, оставив прения и выяснения отношений в стороне, призвал Штойперта собраться и выяснить немедленно, здесь ли произошло убийство. Полезности для следствия в этом не было ни малейшей (по все тем же признакам, что и ранее, видно было и без разъяснений Густава Райзе или, тем паче, их новоиспеченного помощника, что тело было именно выброшено сюда, к стене собора, будучи изрезанным и оттого обескровленным в ином, по-прежнему не известном никому месте), однако хоть какое-то дело позволяло отвлечь уже совершенно зеленого в щеках эксперта от волнений его души и желудка.

На обращенные к нему слова тот отреагировал не сразу, вздрогнув, когда просьба была повторена почти в полный голос, в ранней утренней тишине прозвучавший резко и пронзительно. На то, как работает

эксперт Конгрегации, Курт смотреть не стал, хотя ему никогда еще не доводилось видеть ничего подобного – сегодня любопытство отступило, уступив место иным чувствам. Сегодня главным было – не сорваться, получив после, казалось бы, обнадеживающих новостей и событий этой ночи столь ощутимый пинок; сейчас он едва сдерживал в себе слова, которым не место было подле Господнего храма, подле усопшего, да и попросту при людях.

На сей раз осмотр места прошел скоро, и тело, накрытое мешковиной, увезли в Друденхаус быстро и даже спешно, дабы оное не попалось на глаза кому-либо из ранних прихожан или священства; дознаватели брели следом понуро и мрачно, не обсуждая вслух мысль, засевшую в мозгу каждого из них. Остатки платья на теле убитой позволяли судить о статусе ее родителей, столь же низком, как и положение семьи девочки, перехваченной у неведомых убийц этой ночью; и если прежние жертвы были опознаны тотчас, то теперь надежда отыскать среди своих кого-то, способного определить личность покойной, была крайне мала, чтоб не сказать – невероятна. А это означало, что придется искать ее родных, что невозможно сделать, не привлекая внимания почти всего города, либо же просто ждать, кто из горожан поднимет шум, ища свое пропавшее чадо, – а шум в свете происходящего в Кёльне будет немалый. И оба варианта лишат служителей Друденхауса возможности переговорить с родителями по-тихому, убедив не будоражить народ напрасными истериками и, не приведи Господь, нехорошими высказываниями.

Томас Штойперт в Друденхаус не возвратился; от собора он, все так же ни слова не говоря, ни с кем не попрощавшись и ничего никому не объяснив, двинулся по улице прочь, переставляя ноги медлительно, почти опасливо и вдумчиво.

В рабочую комнату майстера обер-инквизитора для отчета о произошедшем направился только Ланц; прочие, не сговариваясь, миновали коридорный поворот, даже не повернув в его сторону головы. Сейчас, пояснил Курт на вопросительный взгляд помощника, любая беседа с начальством бессмысленна и лишь будет очередным топтанием в луже грязи, в которую Друденхаус вмазался теперь уже по колено – никто из них не в состоянии сказать ничего нового и дельного, и Керн, понимая это, на сей раз будет свирепствовать и бесноваться, срывая на подчиненных злость на неведомых убийц, на весь мир, на себя самого и собственную беспомощность; и лучшее, что пока остается, это дождаться окончания работы прибывшего столь своевременно эксперта.

Об отдыхе не шло и речи – невзирая на бессонные сутки и омерзительный гул в голове, при мысли о постели Курт раздраженно морщился, понимая, что вместо здорового сна обретет только лишнюю головную боль, полумертвое забытье и вязкие, гнетущие видения, ибо попытки увидеть, понять хоть что-то не прекратятся и тогда, как это неизменно бывало прежде.