Пасынки отца народов. Квадрология. Книга четвертая. Сиртаки давно не танец

Как люди себя чувствуют при «этом»? Говорят, тошнит. Но её совершенно не тошнит! Наоборот, хороший аппетит. Особенно сладкого хочется. Самое главное, чтоб ничего не заподозрила мама. Если только она что-то пронюхает, даже те редкие минуты, когда Адель заскакивает домой на несколько минут и хватает как бешеная свои вещи, станут для неё окончательной пыткой. Мама будет делать лицо, как будто свершилось что-то вселенского масштаба, типа Адель больна неизлечимой, смертельной болезнью, лепрой, например. Будет говорить «толстым» весомым голосом: «Тебе нельзя носить такие юбки! Беременные в таких не ходят! Тебе надо это съесть. Это необходимо ребёнку в твоём животе! Ты больше не должна думать о себе, ты больше себе не принадлежишь. Твоя жизнь теперь – это твой ребёнок. Беременная женщина должна смотреть только на красивые вещи! Не рычи на меня! Беременные женщины так себя не ведут!» И Адель возненавидит весь мир, мир, в котором живёт, не оглядываясь, возненавидит свой вздувшийся живот, делающий её ещё больше похожей на забрюхатевшую самку гиппопотама; возненавидит этого самого эмбриона, который превратил её жизнь в животное существование, из-за которого она должна отказаться от всего самого простого и обычного. Чтоб что-то родить, она должна превратится в свиноматку, или маточную пчелу, которая лежит, как вздувшийся пузырь, и ничего не делает, только рожает, рожает, рожает…

«Да ну его всё к чёрту!.. – Адель готова растерзать всех на части. – Наверное, об этом брюхатом состоянии мне и говорил Владимир Иванович, вспоминая Аристотеля, что женщина – „прах, у которой раз в месяц появляется кровь – неочищенная жидкость, нечистая, необработанная, инертная“! Вот и у меня появился шанс стать трёхлитровой банкой для солёных огурцов. Тарой, так сказать. Тарой, предоставляющей свою плоть, свою оболочку для маленького, никчёмного существа, которое милостиво будет мною пользоваться и во мне расти. И всё моё поведение, все привычки, все деяния, все помыслы, потуги теперь должны быть направлены исключительно на достижение его цели, его благополучия! А я, как дурацкий пустой кокон, из которого потом вылезет гусеница, стану никому не интересна. Стану ещё жирнее. За девять месяцев-то разнесёт так, что не пролезешь ни в какие двери. Лёша любить меня больше не сможет. Такой ужас я и сама любить не смогу. И что? И всё… Ты своё „предназначение“ выполнила. Аристотель бы остался доволен! – Адель автоматически перебирала макароны из бумажной коробки. – Надо же, как другим бабам не противно?! Или, может, противно, но боятся вид показать? Интересно: как бы отреагировал Лёсик, если б всё это оказалось правдой? Уж как-нибудь бы точно отреагировал! Ну, когда уже он приедет?! Скорей бы завтрашний день!..»

И он, этот самый «завтрашний» день пришёл.

Телевизор играл что-то классическое. Все бежали за новостями в очередь или на перекрёстки улиц. В очереди было лучше, там и купить можно было и пообщаться. О любви к американцам уже говорили громко, резко жестикулируя, отбегая от группы, снова возвращаясь. Выкрикивались особенно громко очень странные фразы, похожие на лозунги… И никто не боялся, что приедет милиция и их заберёт. Все спорили, кричали. Заговаривали друг с другом даже совсем незнакомые люди. Просто так: останавливались на улице, тянули за рукав, что-то спрашивали, делали большие глаза и ещё спрашивали… Многие магазины были закрыты, хотя был не «выходной» и не «санитарный день». Все стали возбуждённо-сосредоточенными.

Адель шла на работу с трёх часов дня – во вторую смену. Ей казалось, что в Городе все сроднились, только она какая-то чужая, никому не нужная и на неё смотрят с презрительным подозрением, с ещё большим, чем когда она целовалась с Адвокатом.

В холле поликлиники никого не было. По лестнице со второго этажа спустился терапевт из шестого кабинета. Адель его знала, но почему-то не любила с ним здороваться, старалась сделать «не вижу». Она никогда бы не смогла себе представить, что так обрадуется появлению пожилого врача в жёванном халате:

– Здравствуйте! – Адель кинулась ему на встречу.

– Привет! Ты не знаешь, куда все пропали? – терапевт из шестого кабинета, казалось, сам несказанно рад встрече.

– Не-еэт… – разочарованно потянула она, – я сама хотела у вас спро…

– Скорее всего, они в регистратуре! – догадался доктор и пальцами толкнул маленькую деревянную ставню окошечка. – Да вот же они все! Лия! – обратился он к сидящей в самом углу большой белой туче. – Я тебя по всей поликлинике ищу! Ты не видела анкеты вчерашних последних трёх больных? Я не успел их заполнить и оставил на сегодня.

– Слюши! – толстая медсестра упёрла руки в необъёмные бока. – Ти кто такая?! Иди свая жена так гавари! Или иди свая Расия так гавари! Здэс – мая дом!

Я здэс живу! Ти здэс пришёл и каманда мне будэш делаит?! Я зачэм знаю, где твая анкет?! Сваи вещи сам убирай! – окошко регистратуры с силой захлопнулось. Адель показалось, что внутри кому-то, как в театре, аплодировали…