– Поняла? – Спрашивала мама с вызовом у Аделаиды. – Всё, что делает мать – тебе на пользу! Мать плохого не пожелает. А что иногда шлёпает, так материнская рука только ласкает. Вся наша жизнь только ради вас. Мы работаем для вас, всё, что у нас есть – ваше! Мы вами живём. Что нам надо? Маленький кусочек хлеба и стакан воды. А все наши мучения, чтоб вас вырастить, поставить на ноги, чтоб вам хорошо сделать! А ты как со мной поступаешь?!
Аделаида часто представляла себе эту сухую, вонючую руку, висевшую на стене, с жёлтыми палками костей, с которой свешиваются клочья гнилого мяса, и её тошнило…
Первый удар пришёлся в ухо. Аделаида дёрнула головой и стукнулась о кухонный шкаф. Потом последовала серия бесприцельных, но сильных ударов. Что попадало под руки, то и молотилось. Вдруг, то ли правда разочаровавшись в своих силах, то ли просто обидевшись, что их недостаточно для внушения Аделаиде истины, она схватила из-за двери кизиловую палку для взбивания шерсти. Коричневую, тонкую, но очень гибкую. Палка, со свистом рассекая воздух, монотонно опускалась на ноги, на спину, на всё, что под неё попадало из шестилетнего тела Аделаиды. Потом, видно, устав и окончательно обидевшись, мама отбросила палку в сторону, стала её щипать крупными защипами, выкручивая и оттягивая куски кожи…
Аделаида, тут уже стараясь увернуться, неуклюже вертелась на месте и, размазывая слёзы по щекам, оглушительно орала:
– Мамочка! Извини меня! Я больше не буду! Отпусти меня! Я больше не буду! Не бей меня, мамочка! Я же люблю тебя!
Она не понимала, что своими воплями только подстёгивала воспитательное рвение мамы.
– Я буду думать!!!
– Конечно будешь! Я и не сомневаюсь! Я тебя научу думать, сволочь! Нет, ты посмотри! Чужих детей воспитываю, а свою идиотку никак не получается! Что ни день – сюрприз! Что ни день – сюрприз! Я выбью из тебя эту дурь! Шёлковая у меня станешь! Я тебе покажу, как мои вещи трогать! Я тебе все руки поотрываю! Если надо – каждый день будешь получать, пока не поумнеешь! Вместо того, чтоб младшему брату примером быть – глупость за глупостью! Глупость за глупостью! Я ей: «Аделаидочка, доченька!» А она, сволочь такая, что хочет, то и делает! Дерьмо собачье! Чтоб ты сдохла! Что ты со мной делаешь, а?! До чего ты меня доводишь! У других дети как дети, а у меня выродок родился! Слушай, дрянь такая, может, ты не моя дочка! Может тебя, суку, в роддоме подменили?! Взяли моего хорошего ребёнка и подсунули мне тварь?! Где сейчас моя хорошая девочка, а?! Где, я тебя спрашиваю?! Убирайся откуда пришла! У меня не может быть такого зверя!
Прибежал опоздавший папа. Начал давать круги. Но почему-то на этот раз они не помогали.
– Мама!
– Захерма! (Заткнись!) Я не твоя мама! Сдохла твоя мама! Нет у тебя больше мамы!
Она начала рвать на Аделаиде одежду.
В это время в дверь громко постучали…
На пороге стояла соседка тётя Оля.
– Что вы так кричите? – Почти равнодушно спросила она.
Тётя Оля жила в городе всего несколько лет, и чисто деревенская житейская мудрость ей подсказывала, чтоб остудить страсти и развернуть события в другую сторону, надо делать вид, что ничего не происходит, или она ничего не замечает.
– Можно, я от вас позвоню? – Всё так же спокойно спросила она и, не дожидаясь ответа, прошла в комнату. Мама разжала руки, отпустив Аделаиду, но так и осталась стоять, видимо, не совсем понимая происходящее. Тётя Оля что-то там набирала, давала отбой, снова набирала, потом сказав, что «дома никого нет», пошла к входным дверям. Всего прошло минут пять, но, видно, у мамы подсела батарейка или она просто посчитала, что пора переходить к последней части и финалу, то есть ложиться на диван, делать «умираю!!!» и вызывать «скорую». Видимо, именно в тот день мама решила эту часть усовершенствовать, потому что ей открылись безграничные горизонты в этой области.
– Да… – задумчиво произнёс папа поздно вечером после отъезда второй «скорой» свою любимую фразу. – Да… у мами било очен трудная дэтство. Видыш какая он балная! А ты ещо ево мучаешь! Нэчесно так! (Да! У мамы было очень трудное детство. Видишь, какая она больная? А ты ещё её мучаешь. Нечестно так!). – И было совершенно неясно, что папа подразумевал под маминой «болезнью», что его так впечатлило – судороги в руках, из которых было невозможно высвободить ребёнка, как из челюстей бультерьера, или мамино возлежание на кровати и суету врачей?
Тогда Аделаида убедилась, что костлявая рука, вылезающая из стены и ложащаяся на её плечо, гораздо менее страшна, чем «трудная дэтства мами».
Глава 9
И вот они, первые настоящие школьные каникулы! Вот они и пришли! Колесико, скачущее с горы по кочкам: ка-ни-ку-лы! В сине-голубой бумажке по имени «табель» круглые пятёрки. Впереди – куча дней в Большом Городе с бабулей и дедулей! Аделаида счастлива!
Вот она, поцеловав маму, папу и слюнявого Сёмку, залезает на заднее сиденье горбатенького «Запорожца», делает им всем в окно «ручкой» и под оглушительное жужжанием мотора выезжает со двора.