Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь?

Какое это самое «другое», Аделаида не задумывалась, да ей и не было интересно, потому что скрывать-то она ничего не собиралась! И сейчас можно ответить честно. Что в этом плохого, если она хочет помочь?

Потому что я жду, когда снова приедут бабуля и… – она запнулась, – и де… дедуля… и я бы им помогла… то есть – хотела угостить…

Послушай, сволочь! – у мамы побелело лицо, но она не дала Аделаида пощёчину, а собрала волю в кулак и обратилась с торжественно-разъяснительной речью. Она упёрла руки в бока и стала слегка раскачиваться:

Деда умер! Он не приедет больше ни-ког-да! – раздельно по слогам, доходчиво и твёрдо резала ножом мама. – Эта дрянь продала весь дом за шестнадцать тысяч и квартиру ещё за три. Пока деньги были, она вонючие билеты на ёлку купила. Как деньги прожрала – даже не позвонила ни разу. Эта сволочь тебе – дуре постаралась внушить, что любит тебя. Конечно! Любит! Ты ей нужна, как собаке пятая нога. Она плевать на тебя хотела. Ты ей нужна была только для того, чтоб ходить с тобой по улице, как с собачкой, ну, понимаешь, ходить с готовым, красивым ребёнком, чтоб на неё побольше внимания обращали. Она же всю жизнь только о себе думала, как получше пожрать и побольше погулять. Она загнала деду в гроб… сволочь, которая, которая… – маму всё же несло. Губы её дрожали, и в их углах пузырилась белая пена. Она сопела, как если б пробежала стометровку без тренировки. Мама тогда ещё много чего говорила об «этой женщине», о том, какая она «мразь», а Аделаида «глупый ребёнок», которого «обмануть – раз плюнуть» и что её приручили как «вонючую уличную кошку» и «игрались» с ней от скуки. «Книг-то она не читает, – уже почти ласково объясняла мама. – Интеллекта-то нет! А ты, ду-у-у-ра, поверила!» – мама в упоении никак не могла остановиться. Она взяла на себя грязную работу по открытию Аделаиде глаз на жизнь и, судя по всему, получала от этого безграничное удовольствие.

Запомни – ты без меня никто! Ничтожество! Никому не нужное дерьмо! Меня не будет – сдохнешь в подворотне! Поэтому ты будешь такой, как я хочу тебя видеть! Ты создана мной. Ты – детище моего таланта, моих трудов. А ты специально что ли хочешь от меня избавиться? Хочешь, чтоб я умерла, а ты стала уличной? Ты же неуправляемая! Ты же никого не слушаешь! Я тебе объясняю, а ты – бабка твоя, да бабка твоя…

Что я просила тогда?.. – мама снова перешла в минор. Она стала с надрывом ломать руки. – Что?! – в трагическом экстазе вопрошала мама, воздев влажные очи к небу. Упиваясь своим «горем», она читала как на сцене свой монолог, по силе воздействия достойный обращения минимум к спорткомплексу «Олимпийский», чего уж ей внимание раскрывшей от удивления рот глуповатой Аделаиды! – Магнитофон попросила её отдать как память! Чтоб детские записи слушать! Когда мои дети были маленькими! Стихи рассказывали, песни пели… Что, я мать и не имею права слышать их голоса?! Но почему?! Кто ей дал право отбирать у меня-голоса моих детей?! Не дала мне в тот раз магнитофон… Привезу, говорит, сама, привезу, вы же без машины. Не унизит – сдохнет! Ей надо было подчеркнуть, что мы – бедные, у нас нет машины. А она теперь богатая! Мужа в гроб загнала, всё! Теперь машина её. И деньги её, и машина её, всё её, а человека уже нет! И где магнитофон? Где он?! Где, я спрашиваю?! Ни сама не привезла, ни мне не дала! Ведь выбросит же, дрянь такая, мои дети там поют… такие хорошие стихи о маме декламируют…

Аделаида помнила тот магнитофон: квадратный, довольно забавный ящик, похожий на их радио «Аккорд» с деревянной крышкой и железной подпоркой. Магнитофон назывался «Днипро-11» и на нём были большие, квадратные, похожие на куски рафинада переключатели: «быстрая перемотка», «стоп» «воспроизведение» и другие. Кода деда был жив, они с Сёмой «записывались в микрофон». Сёма читал Чуковского:

Ехали медведи на велосипеде… и дальше до конца:

Шишка отскочила прямо мишке в лоб,

Мишка рассердил и ногою топ!

Маленький Сёма на ленте особенно выразительно произносил слово «Топ!». Папа смеялся от всей души, как не позволял себе смеяться никогда. И вот сколько раз он перематывал это самое «топ!», столько раз заливался безудержным, счастливым смехом. Но сама Аделаида не любила прослушивать эти записи. Потому, что, во-первых, тогда это ещё было до операции на гландах и она когда говорит, то задыхается и голос глухой и грубый, во-вторых – потому, что это было тогда, в том Большом Городе, в тёплой квартирке с облупленной входной дверью. Три ступеньки вниз… вот мы и дома! Живая ёлка в углу комнаты, вокруг неё детская почти настоящая железная дорога. Рельсы, мостик, крошечные картонные домики с красными крышами. В них, наверное, живут маленькие люди. И, конечно же, когда все вокруг ночью спят, они выходят из своих домов, поливают нарисованные цветы, украшают свои ёлочки…

Да, действительно, Аделаида после той встречи в цирке бабулю больше не видела. Это тогда, когда папа кричал, наверное, чтоб понравилось маме, потому что на самом деле ему было всё равно: