Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

– Ах ты, стерва! – кричит мама. – Ты тварь бесчувственная! Тебе даже не больно! Уличная дрянь! Кто такая Анна Васильевна, что она мне говорит о тебе то, чего я не знаю! И ведь скрыла! Этот рыжий урод, этой сын – безмозглый спортсмен «пять» получил, а ты – «два»! – палка визжит и свистит в маминой руке. – Не «четыре», сволочь, не «три», а «два!» Всё! Всё! Вот ты и скатилась на самое дно! Больше тебя ничего не спасёт! Ни я, ни папа, ничего! Потому, что ты – уличная! Уличная девка! Ещё которая от нас что-то скрывает! Может, ты собираешься и дальше что-то скрывать?! Имей в виду, дерьмо собачье, мы с папой всё про тебя знаем! Всё! Ты от нас никогда не спячешься и никогда ничего не спрячешь! Молчишь, сволочь, не больно тебе?! А мне как больно! Мне больно! У меня сердце сейчас разрывается! У меня душа разрывается, а тебе плевать! А, вот так? А, вот так? – и кизиловый прут опускается на Аделаидину спину.

Ну, уж это слишком больно! Нестерпимо больно! Спина горит, как будто на ней подожгли платье.

Аделаида суёт в рот кулак и кусает кожу на костяшках пальцев. Она всегда так делает, когда хочет сдержаться, и иногда прокусывает кожу до крови. Но сейчас и это не помогает. Она старается поближе стать к стенке, чтоб спрятаться от ударов. Слёзы уже не капают, они текут ручьём.

– Плачешь, скотина?! Плачешь?! Это я должна плакать, из-за того, что мне Анна Васильевна позвонила! Я должна плакать! Раньше я входила в школу с высоко поднятой головой! А сейчас по твоей милости как старушечка горблюсь, вжимаю голову в плечи! Прячусь, чтоб меня поменьше людей видело… И иду по школе тихо-тихо… как маленькая мышечка… А всё почему?! Почему, спрашивается?! Потому, что у меня дочь – дерьмо! Которое меня позорит! Каждый день что-то новое! Ни дня в покое не оставит! Раньше я смотрела на всех гордо, свысока. А теперь каждый, каждый может в меня плюнуть, надо мной посмеяться! Пройти вот так… вот так… и ногой вот так пнуть! Боо-о-льно?! Да?! Тебе больно?! А мне, по-твоему, каково?! Чужих детей сотни выучила, а свою не могу! Вот не могу и всё! Кто такой этот дебил Пашенька, который «пятёрку» получил?! Он же в подмётки тебе не годится! Прямо ко дну идёшь на моих глазах, и я ничего не могу поделать! Я хочу тебя схватить, чтоб вытащить со дна, а ты нет! Никак не хочешь! Я не могу тебе помочь! Я умру! Я так больше не могу! Я умру, а эта сволочь – твой отец на следующий же день мачеху тебе приведёт! Вот тогда ты поймёшь, что такое жизнь! Я умру от разрыва сердца! Нет! Лучше я брошусь в реку! Или в Канал! Я утоплюсь, чтоб тебя не видеть! И все вокруг будут над тобой смеяться и говорить: это та самая Аделаида, из-за которой её несчастная мама утопилась? Та самая! И тебе в лицо будут плевать вот так, вот так!

Аделаида чувствует на щеках вязкую, тёплую мамину слюну. Слюна противная, противно воняет. Только одно утешает: если мама уже дошла до такого накала, то, может быть, скоро устанет? Может, уже дело к концу? Уже пора, чтоб ей стало плохо.

Но, как оказалось, Аделаида просчиталась и сделала роковую ошибку. Она, уворачиваясь от палки, забилась в угол, стараясь спрятать спину между шкафом и холодильником.

Аа-а-а-а! – вдруг страшно закричала мама. – Убийца! Убийца! – это ты! – и с новой силой кинулась на неё. Мама, топая ногами по полу так, словно давала обещание кому-то его проломить, вдруг наскочила на Аделаиду почти вплотную и, ущипнув Аделаиду двумя руками за грудь, стала крутить пальцы.

От безумной боли Аделаида вскрикнула и оттолкнула её. Долей секунды хватило, чтоб забежать в туалет и запереть за собой дверь.

Открой, дрянь! Открой, убью! – мама дёргала дверь так, что казалось к дверной ручке тросом привязан трактор «Кировец»! Аделаида уже рыдала в голос, забыв, что нету ни тёти Оли, ни Лидиванны, но зажимала дверной крюк двумя руками, в надежде, что мама ножом не сможет его открыть. Когда мама устанет, надо будет переждать, пока она, наконец, остынет, и можно выйти наружу. Это можно сделать после того, как мама будет громко плакать. Аделаида смотрит на свои ноги – красные полосы вздулись, но, странно, они совсем не болят. Потом надо сесть возле мамы и вместе с ней выть в голос, потом встать на колени и очень искренне просить прощения. Обещать, что больше «никогда не будешь», что «исправишь положение». Ноги не болят… грудь болит…

Однако мама на этот раз почему-то всё не унимается.

– Нет! Нет! Этого не может быть! Это чудовище не может быть моей дочерью! Мне её подменили в роддоме! Десять лет я ждала ребёнка! Десять лет каждый день мне делали уколы, уколы, уколы! Бесконечные уколы и анализы только для того, чтоб родить доченьку! Ах, как я мечтала о доченьке! Нежной, ласковой, умненькой. О таком домашнем, тёплом ребёнке. За что меня бог наградил?! За что, спрашивается?! И я всё это терпела, чтоб держать в доме такую тварь?! Зачем мне это нужно было?! За что мне такой крест на шею, а-а-а? Сволочь, я убью тебя, а потом себя! Убью-ю-ю!!! – Мама с новыми силами стала ломиться в дверь, совершенно обезумев от горя и разочарования.