Пасынки

Памятуя, за что атаман Краснощёков угодил под суд, Пётр Алексеевич его казаков в штурме не задействовал. Донцы занимались морской операцией, сперва поджигая стоявшие на рейде купеческие суда, а теперь беспрепятственно грабя те, которые поджечь не успели. Но сам атаман явился в лагерь русского войска, куда солдаты, согласно традиции, уже сносили трофеи, складывая их под знамёна. Мешки с барахлишком, свёртки драгоценных тканей, домашние сундуки, оружие, ковры, дорогая одежда, шкатулочки, из которых зачастую вываливалось блестящее содержимое, расшитые кошели… и плачущие женщины. Их тоже считали трофеями и приводили «под знамя». Турчанки, гречанки, караимки, армянки, татарки… Атаман увидел в рыдающей толпе парочку холёных светловолосых бабёнок в изорванных, но очень дорогих платьях. Никакого сочувствия к ним старый казак не испытал: коль в охотку обасурманились, пускай терпят. Домой научены вернутся. Но эта мысль мелькнула у него мимоходом. Иван Матвеевич не без удовлетворения отметил, что государь сумел создать не только боеспособную, но и дисциплинированную армию. В Нарве-то всякое бывало, да и в Персидском походе тоже не обходилось без случаев разных, навроде драк солдат за трофеи. А тут, гляди-ка, тащат в лагерь всё, что нашли, и слова худого друг дружке не скажут. Ещё и хвалятся, кто сколько принёс. А если кто колечко какое, или, там, платок шёлковый для своей бабы припрятал до дележа, так ему свои же бока намнут.

Почти совсем как казаки. Атаман даже умилился.

Чуть в сторонке от куч добра и толпы женщин, коих охраняли караулы, выставленные у каждого знамени от того или иного полка, он увидел солдата. Трудно было сказать, сколько тому солдату лет: лицом вроде не стар, а почти седой. Стоял солдат, хмурый, словно осенняя туча, и держал за плечо девчонку лет пятнадцати. Тоненькую, чернявенькую и дрожащую.

— Нет, братцы, — говорил солдат однополчанам, подошедшим поинтересоваться, почему товарищ не ведёт добычу под знамя. — Не обессудьте. Эта — моя. Попа дождусь, сразу и повенчает.

— Она ж веры басурманской, — возразил кто-то.

— Стало быть, сперва покрестит её, а после повенчает, — упрямо твердил седой. — Не обижайтесь, братцы. Не могу я её в обоз отдать. Жалко девку.

Девчонка и впрямь была хороша, из тех, что в справных баб вызревают. Такую атаман бы для сына взял без разговоров. Стояла, заплаканная, и дрожала, будто от холода. Седого солдата, что её за добычу взял, боялась отчаянно, но понимала, видать: он — её единственная защита от других. Ну, и, как все бабы басурманские, против судьбы не шла. Что ж, этой повезло. Иным хуже пришлось.

— А хороша бабёнка, — за спиной атамана раздался знакомый насмешливый голос. — Был бы помоложе, сам бы потягался за такую.

— Твоя, царь-батюшка, всяко получше будет, — спокойно ответил солдат, нисколько не смутившись.

Обернувшись, Иван Матвеевич едва не помянул чёрта. Плохо. Не услышал, как со спины подошли. Хоть и сам император с ним такую шутку сыграл, а обидно: старость, видать, и впрямь подкралась. Вот женщину в тёмно-зелёном платье, что шла обок с государем, он и сейчас не слышал. Зато не сводил глаз с её острых ушей.

— Вот шельмец! — захохотал Пётр Алексеевич. — Видала, Аннушка, как вывернулся? Молодец!

— Пожалуй, это самый непринуждённый комплимент из всех, что мне доводилось слышать, — с улыбкой проговорила альвийка, поправив на плечах большой красивый платок.

Головы она, по своему кошачьему обычаю, не покрывала без нужды, и её коса сияла под солнцем чистым золотом. Впрочем, атаман видел, что на висках женщины — почему-то даже мысленно он не мог назвать её бабой — в том золоте уже поблёскивает серебро.

— Ладно. Я тебя, Иван Матвеевич, для того призвал, чтобы поговорить о деле, — Пётр Алексеевич, разом потеряв интерес к солдату и его пленнице, положил руку на плечо атаману. — Гляжу, а ты стал тут и любуешься, так я тебя самолично в гости приглашаю… Твоя доля учтена, как договаривались, — продолжил царь, когда они прошли в развёрнутый походный шатёр. — А за Азов спасибо, что взял, без тебя бы туго пришлось.

— Взять-то взял, — хмыкнул Краснощёков. — Только ты сызнова его не про**и, государь.

— И хотел бы, да не получится, — странно, но император в кои-то веки не обозлился при довольно грубом намёке на неудачный Прутский поход. Даже развеселился. Видимо, счёл, что теперь они с турками квиты. — Вот, жена моя, аки цербер, сторожит, как бы я чего не про… потерял.

— Служба не из лёгких, Иван Матвеевич, — чистым серебром прозвенел голосок царицы, хранившей тонкую улыбку на прекрасном, несмотря на признаки возраста, лице. — Поверьте на слово.

— Отчего ж не поверить, матушка? Охотно верю, — атаман не нравились эти словесные пикировки, но игру следовало поддерживать. — Однако ж, как говаривал государь Алексей Михайлович, делу время, потехе час.

— Говори, Иван Матвеевич, — весёлость Петра Алексеевича как рукой сняло.