Пасынок судьбы. Искатели

– Ну, за нашу милую хозяйку! – провозгласил Борис, вставая: – За ее хлебосольный дом, за ее необыкновенный талант, и просто за то, что она – хороший человек!

Лена улыбнулась своей мягкой, немного застенчивой улыбкой – чувствовалось, что ей, отвыкшей от компаний и застолий, приятен тост Бориса.

Мы чокнулись и выпили. Я все же ожидал, что самогон вызовет ожог во рту, появиться неприятный спиртовой привкус, но оказалось совсем наоборот – терпкая, чуть горьковатая жидкость отдавала мятным, удивительно приятным привкусом, по телу в миг растеклось блаженное тепло, но привычного хмельного удара в голову не последовало.

– Ну как? – тревожно спросила Лена, лишь слегка пригубив из своей рюмки: – Что скажете?

– Фантастика! – проговорил изумленный Борис, вертя головой: – Я и не думал, что может быть такой самогон!

Лена повернулась ко мне, словно от моего мнения зависело что-то важное. Я молча показал большой палец – во!

– Это был мятный! А теперь попробуйте-ка смородинового! – хозяйка передала мне следующую бутыль. Я, как заправский виночерпий, вытащил пробку и наполнил стопки почти черным, более густым, чем предыдущий, самогоном.

– Серега, следующий тост за тобой! – улыбнулся Борис. Я подумал, и предложил:

– Давайте выпьем за мастерство! За то, чтобы человек, умеющий что-то делать руками, ценился у нас выше того, который продает его труд!

– Ну, ты чего-то не туда загнул! – покачал головой Борис, но Лена подмигнула мне, мол, поняла, и мы выпили по второй.

Если бы мне не сказали, что это самогон, я решил бы, что мне дали смородиновый сок, настолько свеж и ярок был вкус ягод на языке. И вновь голова осталась абсолютно ясной!

Потом мы попробовали перцовый, коньячный – на дубовой коре, хвойный, и облепиховый.

– Лена, да тебе надо патент брать и открывать завод – народ всякой дрянью травиться, а это, как в рекламе йогурта «Данон» – и вкусно, и полезно! – кричал раскрасневшийся Борис, восторженно глядя на хозяйку. Я вторил ему, пораженный – спиртное всегда отпугивало меня именно своим жестким вкусом, я терпеть не мог водку, коньяк, и пил их с трудом, хотя и, случалось, чаще, чем хотелось. Ленина же «продукция» имела настолько мягкий и приятный вкус, что временами казалось – ее можно пить стаканами, как компот!

Но все же самогон есть самогон – после седьмой рюмки мы с Борисом захмелели. Выпитое разжигало аппетит, и закуска на столе кончилась поразительно быстро. Лена зажарила яичницу, а после еды, выпив еще по рюмочке, уже – кому что понравилось, хозяйка убрала со стола и вдруг предложила:

– А хотите, я вам спою?

Борис недоверчиво посмотрел на художницу:

– Бардовская песня? КСП, Грушинка, супруги Никитины, и все такое?

Я пнул искателя ногой под столом, и кивнул:

– Конечно, Лена, очень хотим!

Хозяйка встала, ушла в соседнюю комнату, и вскоре вернулась с черной, расписанной пурпурными цветами, старинной семиструнной гитарой.

Усевшись по удобнее, Лена провела рукой по струнам, подкрутила колки на грифе, еще раз проверила звучание, и вдруг просветлев лицом, мягким, грудным голосом запела:

«По мертвому городу, где нет фонарей,Брожу я одна в ночь полнолуния.И голые ветви корявых деревьев,Словно сабли, маячат в небе.Мартовский ветер свистит в проводах,Но он не поможет мне отыскатьЧерную кошку, самую черную.Зеленоглазый кусочек сна.Я спотыкаюсь о крошево льда.Хочется спать, я очень устала,

Но я твердо знаю, должна я найтиЧерную кошку, самую черную…Призрачный свет поглотил тени.В живом серебре я лучше вижу.Скоро рассвет, и город спит,Но я продолжаю свою прогулку.Я не уйду, должна я найтиЗеленоглазый сон…В темных провалах дворов – пусто.В угольном мраке подъездов – страх.Но я все равно отыщу ее,

Самую-самую черную в мире,Которую все так ненавидят,И плюются через плечо.Я опущусь перед ней на колени,Налью молока в припасенное блюдце.Пей, не бойся, черная кошка,Иди впереди меня по жизни!Я не умею жалеть другого.Просто я не люблю, когдаОгромный город тысячью тысячРтов плюется через плечо!»