Патриарх Никон. Том 2

Анна Петровна Хитрово встала в отличном расположении духа; с вечера легла она спать, и при этом дурка Дунька чесала ей подошвы и рассказывала приятные сказки, ласкающие слух. И заснула она так сладостно… Снился ей поэтому отличный сон: состоит она у царицы первой боярыней, и глядят ей все в глаза, ищут ее милостивого слова, а она только выступает гордо, павой, и еле-еле кивает в ответ головой.

– И за что мне такая милость? – спрашивает она.

– Оттого, – отвечает толпа боярынь, – что умом-то тебя Господь не обидел.

Откуда ни возьмись и архимандрит Павел тут как тут – руки у нее целует и говорит.

– Уж ты, моя благодетельница, не покидай меня… видишь, и тебе и царице я всякое угодное творю, а уж вы-то Крутицкого митрополита – в новгородские, а меня – в крутицкие…

– Беспременно будешь, – только ты вымоли у Бога-то сына царице… помнишь ты царицу Софью и инока.

– Как же то не помнить, уж как буду молить, поститься сорок дней буду, сегодня же начну: елей и рыбу лишь в праздники.

При этом проснулась Анна Петровна и очень приятно сделалось ей на душе, обещался святитель, что у царицы будет сын, а это все тогдашнее ее желание, – бояре-де бают: коли не родит сына, нужен развод, пока царь-де еще не стар. Нужен-де сын непременно, во что бы то ни стало, а святитель Павел так сладко говорил с нею во сне, что и она даже сама разохотилась на сына.

– Беспременно будешь митрополитом, – повторяет она наяву тоже самое, что говорила ему во сне. – Эй! Акулька…

Является барская-боярыня; кланяется она низко и подходит уж к ручке барыни.

– Который час?

– Восьмой.

– Как восьмой? Зачем не будила?

– Заходила, кашляла.

– Так заутреня отошла?

– Отошла, боярыня.

– Ах ты, мерзкая…

Две звонкие оплеухи оглушают опочивальню.

– А архимандрит здесь?

– Здесь.

– Давно ждет? Говори, мерзкая.

– Давно.

Новые две оплеухи звенят, и платок летит с головы барской-боярыни.

Акулька подбирает платок и надевает его на голову с таким видом, как будто это дело привычное и обычное.

– Умыться и одеваться скорей! – вопит боярыня.

Барская-боярыня начинает метаться, зовет постельничию, сенных девушек, все суетятся, а дело как-то подвигается медленно: то вода слишком холодна, то слишком тепла, то мыло не так мылит, и слышны звонкие оплеухи, то из прелестных ручек барыни, то из жилистых рук барской-боярыни.

Кончилось умыванье, началось натиранье. То слишком много набелили, то слишком мало; с румянами то же самое. А с бровями – горе одно: то наведут в палец ширины, то сузят. А там пошло одеванье. Начали с головы – украсили по случаю зимы каптурой, которую носили преимущественно вдовы. Потом надели на нее верхние два платья темного цвета, но отделанные кружевами, а рукава были вышиты шелками и серебром.

Анна Петровна имела более сорока лет, но, принарядившись и подштукатурившись, она поспорила бы с молодой, так как имела прекрасные черные глаза, а на зубы тогда не обращали внимания, потому что мода требовала окраску зубов в коричневый цвет.

Приняв вид святости, боярыня в сопровождении всего штата прислуги тронулась в крестовую комнату, то есть молельню.

Архимандрит Павел, красивый, чернобородый и черноглазый монах, с белыми женскими руками, встретил ее с благословением и просфорой, так как он успел уж отслужить у себя в Чудовском монастыре обедню, но был он в епитрахили, чтобы отслужить молебен за здравие царицы и хозяйки дома.

Анна Петровна благодарила его за внимание, и тот начал службу.

В те времени каждый не только боярский, но и зажиточный дом был тот же монастырь.

Тотчас по вступлении своем на престол царь Алексей Михайлович после неудачного обручения своего с Евфимией Всеволожской получил отвращение к музыке, пляске, светскому пению и ко всяким играм; все это было формально запрещено, и господствовавшая при царе Михаиле Федоровиче потешная палата с органами, домрами, цимбалами заменена каликами перехожими и обращена в приют нищих. Прежние бахари, гусельники, потешники, домрачеи, шуты-скоморохи исчезли, и во дворце можно было слушать лишь духовные песни. Царю подражало боярство, и каждый дом представлял собой собрание калик, монахов, монахинь; все это дисциплинировалось Домостроем знаменитого Сильвестра и имело наружный вид обители.

Вследствие этого терем, в котором господствовал женский пол, получил вид женского монастыря, и женщины, казалось, совершенно изолировались от света и мира; даже в церкви они стояли под покрывалами с левой стороны и скрывались от мужчин особым занавесом.

Без покрывала женщина являлась только пред мужем или когда хотела чествовать особенно дорогого гостя; одни лишь вдовы имели право принимать без покрывала. Но вся эта изолированность была кажущаяся. Терем имел между собой тесную связь и составлял нечто цельное, правильно организованное и, можно сказать без преувеличения, управлявшее целым государством. Все терема имели между собой связь и группировались у лиц женского пола, бывших близкими к царице. Поэтому что затевалось в теремах, то получало отголосок и в царской палате, и в Боярской думе. Действовал здесь терем или чрез мужей, или чрез духовенство.