Патруль Времени (сборник)

– Придержи язык! – рявкнул вождь.

– Я не… – пробормотал было Лиудерис.

– Кровь Сванхильд Прекрасной залила землю, – перебила Ульрика. – Простится ли нам, если мы не смоем ее кровью убийцы?

– Тойринги, вам ведомо, что распря между королем и нашим племенем началась много лет назад, – подал голос Солберн. – Услышав о том, что случилось, вы поспешили к нам. Разве не думаете вы, что Эрманарих испытывает нас? Если мы останемся дома, если Хеорот примет виру[42], какую сочтет подходящей король, то мы просто-напросто отдадим себя ему на растерзание.

Лиудерис кивнул и ответил, сложив руки на груди:

– Что ж, пока моя старая голова сидит на плечах, мы с моими сыновьями будем сопровождать вас повсюду. Но не опрометчиво ли ты поступаешь, Хатавульф? Эрманарих силен. Не лучше ли выждать, подготовиться, призвать на подмогу другие племена?

Хатавульф улыбнулся – более веселой, чем раньше, улыбкой.

– Мы думали об этом, – сказал он, не повышая голоса. – Промедление на руку королю. К тому же нам вряд ли удастся собрать многочисленное войско. Не забывай: вдоль болот шныряют гунны, данники не хотят платить дань, а римляне наверняка увидят в войне готов друг против друга возможность завладеть нашими землями. И потом, Эрманарих, похоже на то, скоро обрушится на тойрингов всей своей мощью. Нет, мы должны напасть сейчас, застать его врасплох, перебить дружинников – их немногим больше нашего, – зарубить короля и созвать вече, чтобы избрать нового, справедливого правителя.

Лиудерис кивнул опять.

– Ты выслушал меня, я выслушал тебя. Пора заканчивать разговоры. Завтра мы поскачем вместе. – Он сел.

– Мои сыновья, – произнесла Ульрика, – быть может, найдут смерть. Все в воле Вирд, той, что определяет жребии богов и людей. Но по мне, пусть они лучше падут в бою, чем преклонят колени перед убийцей своей сестры. Тогда удача все равно отвернется от них.

Юный Алавин не выдержал, вскочил на скамью и выхватил из ножен кинжал.

– Мы не погибнем! – воскликнул он. – Эрманарих умрет, а Хатавульф станет королем остготов!

По зале прокатился, подобно морской волне, многоголосый рев.

Солберн направился к Алавину. Люди расступились перед ним. Под его сапогами хрустели сухие стебли тростника, которыми был устлан глиняный пол.

– Ты сказал «мы»? – справился он. – Нет, ты еще мал и не пойдешь с нами.

На щеках Алавина заалел румянец.

– Я мужчина и буду сражаться за свой род!

Ульрика вздрогнула и выпрямилась.

– За твой род, пащенок? – язвительно спросила она.

Шум стих. Воины обеспокоенно переглянулись. Возобновление в такой час старой вражды не предвещало ничего хорошего. Мать Алавина Эрелива была наложницей Тарасмунда и единственной женщиной, о которой он по-настоящему заботился. Все дети, которых она принесла Тарасмунду, за исключением их первенца, к вящей радости Ульрики, умерли совсем еще маленькими. Когда же и сам вождь отправился на тот свет, друзья Эреливы поспешно выдали ее за землепашца, который жил на значительном удалении от Хеорота. Алавин, впрочем, остался при Хатавульфе, сочтя бегство недостойным для себя, и вынужден был сносить придирки и колкости Ульрики.

Их взгляды скрестились в дымном полумраке.

– Да, мой род! Сванхильд – моя сестра. – На последних словах Алавин запнулся и от стыда закусил губу.

– Ну, ну. – Хатавульф снова поднял руку. – У тебя есть право, паренек, и ты молодец, что отстаиваешь его. Ты поскачешь завтра с нами.

Он сурово посмотрел на Ульрику. Та криво усмехнулась, но промолчала. Все поняли: она надеется на то, что сын Эреливы погибнет в столкновении с дружинниками Эрманариха.

Хатавульф двинулся к трону, что стоял посреди залы.

– Хватит препираться! – возгласил он. – Веселитесь! Анслауг, – добавил он, обращаясь к своей жене, – садись рядом со мной, и мы выпьем кубок Бодана.

Затопали ноги, застучали по дереву кулаки, засверкали, точно факелы, ножи. Женщины кричали заодно с мужчинами:

– Слава! Слава! Слава!

Входная дверь распахнулась.

Приближалась осень, поэтому сумерки наступали достаточно рано, и за спиной того, кто возник на пороге, было темным-темно. Ветер, игравший полой синего плаща, что наброшен был на плечи позднего гостя, швырнул в залу охапку сухих листьев и с воем пронесся вдоль стен. Люди обернулись к двери – и затаили дыхание, а те, кто сидел, поспешно встали. К ним пришел Скиталец.

Он возвышался надо всеми и держал свое копье так, словно оно служило ему посохом, а не оружием. Шляпа с широкими полями затеняла его лицо, но не могла скрыть ни седин, ни блеска глаз. Мало кто из собравшихся в Хеороте видел его раньше воочию, но каждый сразу же признал в нем главу рода, отпрыски которого были вождями тойрингов.

Первой от изумления оправилась Ульрика.

– Привет тебе, Скиталец, – сказала она. – Ты почтил нас своим присутствием. Усаживайся на трон, а я принесу тебе рог с вином.

– Нет, – возразил Солберн, – римский кубок, лучший из тех, которые у нас есть.

Хатавульф, расправив плечи, подошел к праотцу.

– Тебе ведомо будущее, – проговорил он. – Какие вести ты нам принес?