Патрульный времени

Когда они вернулись на остров, солнце клонилось к горизонту. Над морем стелилась туманная дымка, рассеивавшая свет и превращавшая высокие стены Тира в золотой волшебный замок, который может в любой момент раствориться в воздухе. Сойдя на берег, Эверард обнаружил, что большинство горожан уже разошлись по домам. Начальник стражи, который вместе со своей семьей жил в городе, простился с ним, и патрульный поспешил во дворец по пустынным и словно призрачным после дневной суматохи улицам.

Неподалеку от дворцовых ворот он заметил на фоне стены темный женский силуэт, но стражники не обращали на женщину никакого внимания. Зато когда Эверард приблизился, они вскочили на ноги, направив на него копья, и один из них строгим голосом потребовал, чтобы он назвался. Никакого уважения к почтенному гостю. Женщина поспешила ему навстречу. Она опустилась на колени, и он узнал Сараи.

Сердце Эверарда подпрыгнуло от волнения.

— Что случилось? — вырвалось у него.

— Повелитель, я прождала вашего возвращения почти весь день, потому что мне показалось, вам будет интересно, что я узнаю.

Видимо, она перепоручила кому-то свои обязанности и час за часом ждала его на раскаленной улице…

— Ты… что-то нашла?

— Мне трудно судить. Может быть, это лишь ничтожная крупица…

— Так говори же, не тяни, ради Мелкарта!

— Ради вас, повелитель, только ради вас, поскольку вы просили об этом вашу служанку. — Сараи вздохнула, заглянула ему в глаза. Голос ее окреп, и она заговорила деловым тоном: — Как я и опасалась, те немногие старые слуги, что еще остались во дворце, не видели людей, которые вас интересуют. В ту пору они еще не поступили на службу, а если и поступили, то работали не во дворце, а в других местах — на полях, в летнем имении или еще где. Двое или трое, правда, сказали, что когда-то они вроде бы слышали какие-то сплетни, но все, что они могли припомнить, мой повелитель уже и так знает. Я была в отчаянии, пока мне не пришло в голову вознести молитву Ашерат. Я попросила ее проявить милосердие к моему повелителю, который служил ей вместе со мной, тогда как ни один другой мужчина не хотел сделать этого долгие годы. И она откликнулась. Да восхвалят ее все живущие! Мне вспомнилось, что отец помощника конюха по имени Джантин-хаму работал раньше в дворцовом хозяйстве и что он до сих пор жив. Я разыскала Джантина-хаму, тот отвел меня к Бомилкару — и точно: Бомилкар может рассказать о тех чужеземцах.

— Да ведь это… это замечательно! — воскликнул Эверард. — Без тебя я никогда бы этого не узнал!

— Я молю сейчас лишь об одном — чтобы Бомилкар действительно пригодился моему повелителю, — прошептала она, — тому, кто был так добр к некрасивой женщине с холмов. Пойдемте, я провожу вас…

* * *

Как и подобало почтительному сыну, Джантин-хаму выделил для своего отца место в комнате, которую делил со своей женой и двумя младшими детьми, которые пока жили в родительском доме. Единственный светильник выхватывал из тени предметы скудной обстановки: соломенные тюфяки, скамьи, глиняные кувшины, жаровню. Приготовив на общей для нескольких семей кухне еду, женщина вернулась с блюдом в комнату. Духота стояла ужасная, сам воздух казался липким и жирным. Домочадцы сидели на корточках, разглядывая Эверарда, пока тот расспрашивал Бомилкара.

Старик совсем облысел, остались лишь несколько жидких прядей седой бороды, зубы выпали; полуглухой, со скрюченными, изуродованными артритом пальцами, молочно-белые глаза затянуты катарактами — лет ему было, наверно, около шестидесяти. (Показать бы такого энтузиастам движения "Назад к природе" в Америке двадцатого столетия — враз бы одумались.)

Сгорбленный старик сидел на скамейке, вцепившись слабыми руками в деревянный посох. Однако голова у него работала, разум рвался наружу из развалин, в которые заключила его судьба, — словно растение, что тянется к солнечному свету.