Александр Валентинович. Амфитеатров

Паутина

Поэту житейской правды

Александру Ивановичу КУПРИНУ

съ дружествомъ

и любовью посвящаю этотъ романъ,

Александръ Амфитеатровъ.

I

Весною 190* года, въ холодныя и дождливыя сумерки, по тихой окраинной улиц очень большого губернскаго города тихо пробирался, — щадя свои резиновыя шины отъ колдобинъ и выбоинъ мостовой и осторожно объзжая лужи, которыя могли коварно оказаться невылазными провалами, — щегольской «собственный» фаэтонъ, везомый парою прекраснйшихъ гндыхъ коней въ строжайшей внской упряжк, но съ русскимъ бородатымъ кучеромъ-троечникомъ на козлахъ. Сочетаніе получалось смшное, но экипажъ принадлежалъ мстному руководителю модъ, настолько признанному въ авторитет своемъ, что не только никто изъ встрчныхъ прохожихъ и прозжихъ господъ интеллигентовъ, но даже ни единый изъ дворниковъ y воротъ, либо верхомъ на доживающихъ вкъ свой, архаическихъ тумбахъ, и лавочниковъ въ дверяхъ лавокъ своихъ, ни единый и никто не смялись. Напротивъ, вс провожали фаэтонъ взглядами одобренія и зависти: вотъ это, дескать, шикъ такъ шикъ! Смшно было, кажется, только самому хозяину фаэтона, губернскому Петронію, arbitre elegantiarum. То былъ маленькій, горбатый человчекъ, съ огромною головою, покрытою превосходнымъ парижскимъ цилиндромъ, — haut de forme, a huit reflets, — a ниже сверкали подъ золотымъ пэнснэ умные, живые, семитическіе глаза, бллъ тонкій длинный носъ малокровнаго больного человка, и роскошнйшая черная борода спускалась по груди на… русскій армякъ тончайшаго англійскаго сукна, украшенный… значкомъ присяжнаго повреннаго!..

— Вендль шикуетъ, — сказалъ, глядя на страннаго господина въ странномъ экипаж, изъ-за гераней, заростившихъ кособокія окна низенькой столовой, учитель городского, имени Пушкина, училища, Михаилъ Протопоповъ.

Тогда тощая, на зеленую кочергу похожая, жена его сорвалась изъ-за стола съ самоваромъ и бросилась къ окну, оставивъ безъ вниманія даже и то обстоятельство, что тяжело шмякнула о полъ дремавшаго на ея колняхъ, любимаго желтаго кота.

— А-а-а… скажите, пожалуйста… а-а-а…, — стонала она, покуда, медленнымъ и граціознымъ движеніемъ, точно танцуя на своихъ четырехъ колесахъ классическій босоногій танецъ какой-нибудь, эластически влачился мимо оконъ учительскихъ безукоризненный внскій экипажъ. — Ну, до чего-же, однако, люди въ прихотяхъ своихъ доходятъ!.. удивленія достойно… а-а-а…

Супругъ внимательно гладилъ кустистую рыжую бороду и, не то съ сожалніемъ, не то съ умиленною гордостью, повторялъ:

— Шикуетъ, Вендль, шикуетъ… Жжетъ батькины денежки… Только, братъ, дудки! Сколько ни состязайся, Эмильки теб не перешиковать…

Супруга безпокойно оглянулась на дверь въ кухню и, убдившись, что она плотно заперта, сказала мужу съ упрекомъ:

— Ты бы, Михаилъ, потише…

— A что? — пріосанился учитель Протопоповъ, услышавъ въ голос жены привычную ноту житейскаго трепета, на которую онъ, въ качеств мужчины, интеллигента и выборщика, долженъ приготовить привычную же ноту мужественнаго гражданскаго протеста. — Что я сказалъ особеннаго? Кажется, ничего.

— То, что нехорошо: какая она намъ съ тобою Эмилька? Не сломаешь языкъ назвать и Эмиліей едоровной.

— Очень надо! Не велика пани. Обыкновеннйшая помпадурша изъ сочиненій Щедрина.

— Ужъ этого я не знаю, изъ какихъ она сочиненій, но только Воздуховъ вылетлъ изъ-за нея со службы по телеграмм изъ Петербурга. A потомъ едва укланяли ее, чтобы генералъ-губернаторъ простилъ, оставилъ его въ предлахъ губерніи. A Воздуховъ былъ не теб чета: податной инспекторъ, со связями, свой домъ…

Учитель Протопоповъ взглянулъ на жену съ снисходительнымъ презрніемъ къ ея бабьему робкому разуму и возразилъ:

— Сравнила! Воздуховъ гулялъ передъ ея окнами въ пьяной обнаженности и, съ мандолиною черезъ плечо, сплъ ей испанскую серенаду. Это публичный скандалъ и притомъ было среди благо дня. За это, брать, кого угодно. Каковъ ни есть нашъ городъ, но голымъ ходить по улицамъ и на мандолин бряцать податному инспектору не полагается… A я что-же? Я въ четырехъ стнахъ…

— А, вотъ, подслушаетъ кто-нибудь, — такъ и будутъ теб стны.

– едосья, что-ли, донесетъ?

— A то нтъ? — зловще кивнула госпожа Протопопова лысоватымъ проборомъ бурыхъ и жиденькихъ волосъ своихъ. — Акцизный едоровъ черезъ кого въ политик увязъ? Катька, горничная, любовника-сыщика имла. Ну, и обличилъ.

— Ну, тамъ политика… A я, кажется…

— То-то… кажется! — со вздохомъ заключила учительша, отходя отъ окна, такъ какъ интересный экипажъ уже исчезъ изъ виду за угломъ, и вновь подбирая на колни обиженнаго кота своего.

— Это Вендль опять къ Сарай-Бермятовымъ похалъ, — сказалъ супругъ, присаживаясь къ самовару. — Часто здитъ.

— Друзья съ Симеономъ Викторовичемъ-то, — почему-то вздохнула учительша, передавая мужу дымящійся стаканъ. — Съ университета товарищи.