Паутина

Вначале я как-то не обращал на это внимания. Жили мы скромно, думал — жена выкраивает кое-что из денег, которые я ей даю на расходы. Но однажды, как сейчас помню, это было вечером, пришел я с работы домой и вижу: у нас в комнате стоит замечательное пианино, отделанное под орех, фирмы Стенвей, одной из наиболее дорогих фирм. Откуда, думаю? Знал, что такое пианино много денег стоит. К жене: где достала? Говорит, купила в комиссионном магазине. Сколько стоит? Назвала большую сумму. Я даже растерялся. Откуда у тебя появились такие деньги? Сначала она отнекивалась, пыталась превратить все это в шутку, заявила, что мне, мужчине, незачем вмешиваться в женские, хозяйственные дела. В общем, честно говоря, хотела скрыть. Но я был буквально взбешен и даже — впервые за время нашей совместной жизни — накричал на нее. Она испугалась, расплакалась, а потом стала успокаивать себя и меня: «Пожалуйста, не волнуйся, Ваня, господин Штрумме — владелец комиссионного магазина — настолько любезен, что предоставил мне долгосрочный кредит. Я у него не первый раз в кредит покупаю. Он только просил никому, даже тебе, об этом не говорить. Хотя он тебя очень хорошо с моих слов знает».

Услыхал я такое, товарищ Дымов, в глазах у меня потемнело. Понял я, что большую ошибку совершил, не интересуясь времяпрепровождением жены, затратами, которые она делала, людьми, с которыми она встречалась.

Барабихин сделал паузу, откинулся на спинку кресла и расстегнул верхний крючок на воротнике офицерского кителя. Видимо, инженеру было душно.

Через секунду он продолжал свой рассказ;

— Объяснил ей, как умел, ее ошибку, ну, да делать уже было нечего. Узнал размер жениного долга, в течение недели с грехом пополам собрал нужную сумму, возвратил деньги через жену «любезному» господину Штрумме, а сам стал хлопотать о возвращении на родину. Откровенно скажу, боялся я за жену, боялся, чтобы по неопытности не попала она в какую-нибудь грязную историю… И сердце у меня действительно в то время стало пошаливать, видимо, волнения и неприятности даром не прошли.

— Больше ничего, никаких подробностей вам жена не сообщила?

— Нет… О чем же еще?.. Она видела, что вся эта история меня потрясла и уверяла — искренне и горячо, — что рассказала все, абсолютно все, не забыв, не утаив ни одного слова. Сама она тоже сильно переживала, так как поняла, что наделала много глупостей. Ей даже стали мерещиться всякие страхи, опасности, и она торопила меня поскорее уехать из Берлина. И только тогда, когда мы возвратились в Москву, Тася начала успокаиваться, будто почувствовала себя в безопасности. Да и я, признаться, вздохнул с облегчением.

И Дымов и Уваров очень внимательно слушали инженер-майора Барабихина.

— Вы никому не сообщили о случившемся? — спросил Сергей Сергеевич.

— Нет. Никому. Смалодушничал, — признался Барабихин. — Жена просила, умоляла никому ничего не говорить. Кроме того, она ждала ребенка, и я опасался…

— Так, так… — протянул Сергей Сергеевич. — Скажите, Иван Васильевич, забирая вещи в долг, ваша жена давала расписки?

— Да. Но когда она уплатила свой долг, Штрумме вернул ей все ее расписки, и я собственноручно их уничтожил.

Сергей Сергеевич молча кивнул головой. Он не хотел огорчать инженер-майора замечанием о том, что любой документ, в том числе и расписки, можно сфотографировать, в случае особой заинтересованности в них. Он еще сам не знал точно, являлась ли вся только что рассказанная история кознями врага, и поэтому не торопился делать выводы.

Иван Васильевич Барабихин внимательно посмотрел на посуровевшие лица чекистов и, ощущая невольно возникшую отчужденность, попытался улыбнуться.

— Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать вам, товарищ Дымов. Уже больше четырех лет, как мы вернулись. Всю эту историю я считал давно прошедшей, забытой, но вчера в машине вы мне задали вопрос о 1948 годе, о Берлине, и мне снова стало как-то не по себе. Почти всю ночь я думал, вспоминал и, наконец, решил обо всем рассказать вам. Может быть, это надо было сделать давно, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда…

Иван Васильевич тихо добавил:

— Скажу вам честно: мое тогдашнее молчание там, в Берлине, мучает меня до сих пор… Теперь я слушаю вас. Зачем я вам понадобился?

Сергей Сергеевич пожал плечами.

— Откровенно говоря, то, что вы мне сейчас рассказали, я и хотел у вас узнать.

Видя недоуменное лицо Барабихина, он продолжал:

— У меня есть некоторые основания предполагать, уважаемый Иван Васильевич, что к вам и к вашей работе приковано внимание некой иностранной разведки. Говорю вам об этом прямо, открыто, так как верю вам.

— Благодарю вас!.. — в голосе Барабихина прозвучала искренняя радость, облегчение.

Дымов вышел из-за стола и зашагал по кабинету.

— Видимо, еще в сорок седьмом году, когда вы только что опубликовали теоретические статьи, ваша персона стала, как мы выражаемся, объектом внимания и изучения. Через полгода, как вы сами сказали, вы отправились за границу, в Берлин. Признаюсь, вчера я с большим интересом прочел ваш послужной список и ваше личное дело.