Паутина грез

Еще раз посмотрев на чудесные подарки и даже взвизгнув от восторга, я крепко-крепко обняла маму. А она сказала, что давно дала себе обещание сделать мое детство счастливым. У мамы никогда не было таких замечательных праздников, не говоря уж о подарках. И хоть семья их жила безбедно, бабушка Джана не позволяла семье никаких развлечений. Она была строга, как католический священник. Мама часто рассказывала о своем невеселом детстве, о том, как ей, маленькой девочке, не разрешали даже в куклы играть, о том, как дразнили ее старшие сестры, которые росли угрюмыми и некрасивыми и даже не хотели стать привлекательнее…

Внешность тетки Пегги и тетки Беатрис действительно была отталкивающей, точь-в-точь как у злых колдуний из «Волшебника изумрудного города». Мы виделись не так часто, но всякий раз при встрече меня передергивало от их придирчивых и пристальных взглядов. Обе родственницы носили уродливые очки в тяжелой темной оправе, за толстыми стеклами которых их тускло-карие глаза становились просто лягушачьими. Мама всегда говорила о сестрах «они», как о близнецах. Впрочем, они действительно были удивительно похожи. Мама называла их «гладильные доски» и не переставала удивляться, как это бабке удалось обеим подыскать супругов. Пегги была замужем за владельцем универмага в Ладвиле, а Беатрис за гробовщиком из Фэрфакса. Мужья выглядели под стать своим благоверным — такие же унылые и скучные.

Из маминых рассказов я узнала, что «в Техасе все городишки одинаково пыльные и грязные, так что, проехав по главной улице, надо потом непременно бежать в ванну». Поэтому папе не пришлось долго уговаривать маму покинуть те края. Историю их знакомства я обожала слушать и заставляла маму вновь и вновь пересказывать ее. Меня не смущало, что всякий раз их роман выглядел немного по-другому: мама то добавляла что-нибудь, то пропускала. Суть же оставалась неизменной, и этот рассказ я мечтала непременно внести в свой дневник.

Ближе к вечеру, когда мама зашла ко мне перед тем, как отправиться в ресторан на праздничный ужин, я попросила ее повторить все сначала.

— Ты еще не устала слушать это? — подняла она брови.

— Что ты, нет! Знаешь, мамочка, это такая чудесная история, просто сказка! В книжках не найдешь ничего подобного, — горячо возразила я.

Мама повеселела.

— Хорошо, — промолвила она, села к туалетному столику и начала расчесывать свои тяжелые золотистые волосы. — Я жила как Золушка. О встрече с принцем не было и разговора, — как обычно начала рассказ мама. — Папа был уважаемым человеком, управляющим на нефтяных разработках. Работы он никогда не боялся, но оставался при этом элегантным кавалером. Надеюсь, ты когда-нибудь встретишь такого мужчину, каким был мой отец.

— Разве наш папа не такой? Он работает наравне со всеми, он даже в машинное отделение спускается…

— Работает он прекрасно, — сухо произнесла мама. — Но я бы хотела, чтобы ты встретила по-настоящему влиятельного и важного человека, который отдает приказы, живет в роскоши…

— Но у нас чудесный дом, мама! — с укоризной воскликнула я. Мы действительно жили в великолепном особняке в самом центре города. Построенный в классическом колониальном стиле, дом имел просторные холлы, высокие потолки, широкие лестницы. Все мои сверстники восхищались им. Особенно удивляла их парадная столовая со сводчатым потолком и колоннами. Правда, это новшество было маминой заслугой: пару лет назад она увидела нечто подобное в одном из журналов, и перестройка началась незамедлительно.

— Да-да, конечно, но я говорю не о том. Я хочу, чтобы ты жила в огромной усадьбе. Чтобы там были и конюшни, и пруды, и парк, и частный пляж, чтобы дом обслуживали десятки слуг… и чтобы… — Тут мамины глаза затуманились и распахнулись, будто глядя вдаль, на привольные луга и густые леса. — …И чтобы там был даже традиционный английский лабиринт из кустарника.

Она тряхнула головой, как бы освобождаясь от наваждения, и еще энергичнее принялась расчесывать волосы. Мама неустанно твердила, что волосы надо ежедневно расчесывать не менее ста раз, и тогда они станут для женщины настоящей короной. Сама она носила высокую прическу, которая открывала лоб и позволяла видеть ее царственный профиль.

— В общем, мои сестрицы, эти гладильные доски, жутко ревновали и бесились из-за того, что отец так любит меня. Бывало, мне он приносил в подарок сувениры и красивые безделушки, а им — обычную галантерею или швейные принадлежности. Впрочем, ни лентами, ни заколками, ни бижутерией они не пользовались. Сестры ненавидели меня за мою красоту, понимаешь? И до сих пор ненавидят.

— Но вскоре твой отец умер, ушел в армию старший брат, — нараспев произнесла я, желая поскорее добраться до романтической интриги.

— Да. И все изменилось. Я стала Золушкой вдвойне. Меня заставляли делать самую грязную работу по дому, мои любимые вещицы и украшения спрятали. А когда я пыталась возражать, сестрицы ломали, жгли мои лучшие заколки, гребни, выбрасывали косметику. Ничего не осталось! — с жаром и горечью сказала мама.