Паутина противостояния

Здание НИИ расположилось на тихой московской улочке. Прежде чем войти, я огляделся по сторонам. Несмотря на то что день был в самом разгаре, на улице было пустынно. Что ж, тем лучше, свидетели мне не нужны.

НИИ уже давно прекратил существование в том виде, в котором он был задуман. Несколько лет назад здание было приватизировано и сдано в аренду всевозможным компаниям. Войдя в одну и ту же дверь одного и того же здания, на выходе можно было оказаться счастливым обладателем как набора иголок, так и фрезерного станка.

Но мне требовалось нечто другое. Поэтому я вошел в здание через боковую дверь, с улицы она почти незаметна. В подвальном помещении продолжали существовать остатки НИИ в виде небольшой химической лаборатории и десятка ученых-энтузиастов. Мало кто знал об этом, и мне пришлось приложить определенные усилия, чтобы найти то, что я искал.

Мы заранее договорились, поэтому, когда я вошел, меня уже ждали. Человек в белом халате, что-то писавший за письменным столом, поднял голову и кивнул в знак приветствия. Я прикрыл дверь. Мужчина предложил присесть, а сам подошел к шкафу, больше напоминавшему сейф. Пока он возился с замками, я рассматривал хозяина кабинета. Он был не так молод, годился мне в отцы. Почему-то при этой мысли я вздрогнул. Я не знал, что такое отец, мама никогда не пыталась привести в дом мужчину, а своего настоящего отца я не помнил.

Наконец мужчина нашел то, что искал. Он повернулся ко мне, и я быстро отвел взгляд в сторону. То, что я хотел купить, находилось в маленьком, плотно запечатанном непрозрачном флаконе. Я отдал деньги, он протянул мне флакон. Я не смотрел ему в глаза. Я был уверен, что он знал, зачем мне понадобился белый порошок, находившийся внутри флакона. И я почти физически ощущал его отвращение, он презирал меня за то, что я замыслил, и ненавидел себя за то, что я втянул его в свою историю, фактически сделав соучастником. Он сухо осведомился, знаю ли я правила транспортировки и меры предосторожности при использовании вещества. Я утвердительно кивнул. Он мысленно проклял меня, и я это почувствовал.

Разве я мог объяснить ему, что душа моя разорвана на куски, что я болен ненавистью к убийце моей мамы? Неужели кто-то может услышать или почувствовать, как обрывается последняя струна одной скрипки внутри играющего не в такт огромного оркестра размером с город?

Я почти выбежал из лаборатории, оттуда, где я только что купил жизнь другого человека. Убийцы моей мамы. Вдох… выдох…

* * *

«…Не имеет вкуса и запаха, при отравлении его практически невозможно распознать. Отравление тем более опасно, что первые признаки напоминают воспалительные процессы, схожие с развитием в организме инфекции дыхательных путей…»

Книжка в моих руках неожиданно захлопнулась. Я вздрогнул и поднял голову. Надо мной стоял очень толстый неопрятного вида человек, его маленькие глаза внимательно меня изучали. Мне стало неловко: никогда еще чужой человек так пристально на меня не смотрел, поэтому я покраснел и повернулся к маме. Она остановилась неподалеку и ободряюще улыбнулась.

— Это не для тебя написано, пацан. Где твои хорошие манеры? Спящий меня разорви, эти челы слишком любопытны. — Брат Фрегулус забрал свою книгу, но продолжил меня рассматривать. Его губы были испачканы чем-то жирным, наверно, он обедал, когда мы пришли. Я невольно посмотрел на его руку, ожидая увидеть в ней недоеденный кусок курицы. — Тебя зовут Слава?

Я кивнул.

— Сколько тебе лет?

— Семь, — сказал я неуверенно и снова посмотрел на маму. Я очень хотел скорее уйти домой, мне не нравился этот толстый человек.

— Да ты счастливчик, я погляжу, — брат Фрегулус криво улыбнулся, — а знаешь, я, пожалуй, поставлю на тебя сотню. Если тебе когда-нибудь исполнится восемнадцать, приходи ко мне, отдам выигрыш.