Паутина противостояния

Дорога делала крюк, огибая поросший молодым лесом холм, и ты пошел напрямик. Ржавый лес позднего сентября шелестел жестью листвы, и некого было винить за эту дорогу без цели. Помнишь, Меняла? Ты сам сказал — не пиши, не жди.

С вершины холма открывался вид широко окрест — зона, вырубки, лесопилка, поселок вдалеке, автобус-букашка, сворачивающий от поселка, у подножия холма серый навес автобусной остановки, скамейка рядом с ним…

На скамейке сидела женщина, но лица было не разобрать — далеко.

Женщина ждала.

Помнишь, как ты бежал вниз по склону? Сумка колотила по боку, в легких кололо, на лицо налипла паутина; не обращая внимания на ветки, ты продрался сквозь придорожные кусты и увидел ее.

Она ждала, настороженная, напряженная, высматривая, кто это ломится через заросли.

Серые глаза, серебряный крестик на шее, солнечно-желтый березовый лист запутался в волосах.

— Сережка!

Твоя сумка полетела в пыль.

Помнишь, как плакала она, уткнувшись в твое плечо?

— Аленка, не надо… от меня зоной разит…

Она не слушала. Всхлипывала, и не думая отстраняться.

Осень расплывалась перед глазами в ржавое марево.

«Моя…»

Помнишь, как целовал ее, Меняла? Там, на остановке? Лес тихо шелестел вокруг; помнишь, как ржавчина осыпалась с листьев, открывая охру и рыжево?

Помнишь, как красив был тот осенний лес?

— Давай поженимся? — прошептал ты, крепче обнимая вздрагивающие плечи.

Помнишь вашу первую ночь? Дрожь ее тела, тепло прикосновений, собственную неуклюжую нежность… ночь, для которой у тебя не было имени, потому что таких слов ты никогда не знал? Ты помнишь первое ваше утро, Меняла? Утро, которое оказалось даже важнее ночи?

Тебе от матери досталась квартира в Твери. У нее был дом под Курском и квартира в городе. Продав все, вы купили квартиру в Москве. В многомиллионном мегаполисе никому не было дела, кто вы, откуда, и вас это вполне устраивало.

Помнишь, как страшно было в первый раз сказать «люблю»?

Стерва-стервятница зона медленно, нехотя, но распускала когти.

Вы были счастливы четыре года. Всего четыре — или целых четыре, а, Меняла?

* * *

Северодвинск, пляж на Яграх,

24 сентября, четверг, 0.17

Студеное море вздыбливало бурунчики пены. Ветер сек лицо, и Рита порадовалась, что надела пуховик: холод пробирался и под теплую одежду. Ведя лошадь в поводу, она осторожно спустилась на пляж. Плотный слежавшийся песок упруго ложился под ноги; скакать по нему будет легко, отметила про себя девушка.

Лошадь всхрапнула, испугавшись далекого гудка.

— Тихо, Фантом, — Рита погладила дрожащую шею животного и легко вскочила в седло. — Еще рано.

Месяц-серп разрезал облачную вуаль, и водяная пустыня засияла полированной сталью. Белым глазом подмигивал издалека маяк.

Пять лет назад Рита, после аварии прикованная к инвалидному креслу, и не мечтала, что когда-нибудь вновь будет ездить верхом.

Пора. Время.

— Но, Фантом, вперед! — скомандовала девушка, давая лошади шенкеля. — Вперед!

Ветер злорадно взвыл в ушах, бросил в глаза горсть брызг. Застоявшийся Фантом летел галопом, как на крыльях, и Рита пригнулась к холке коня, отдаваясь ритму бешеной скачки.

Старец Никодим и отец Алексей молились за ее исцеление… но возможно, вдруг вспыхнула мысль, для того, чтобы она снова могла ходить, кому-то тоже пришлось скакать на белой лошади по кромке прибоя, преодолевая хлесткий стылый ветер.

* * *

Станция «Новослободская», Московский метрополитен,

24 сентября, четверг, 0.17

Зеленью, кармином и лазурью светились витражи «Новослободской».

— Я, наверное, об этом пожалею, — Сергей по очереди трогал разноцветные стекла одного из них.

— О чем? Что не поверил мне четыре года назад?

— Нет, что сейчас верю… Алексей, лучше найди кого-нибудь, кого стоит спасать. Вот как наша малышка, — он щелкнул ногтем по винно-красному фрагменту витража.

— Девочку спасаешь ты. И спасешь.

Пальцы геоманта выбили сложную дробь на апельсиновом стеклышке.

— Думаешь, это что-то изменит? — ровно проговорил он.

— Конечно. Добро всегда возвращается сторицей.

— Не надо ни добра, ни зла… Ладно. Пора двигаться дальше, поезда скоро перестанут ходить.

— А на этой станции что нужно сделать?

Ладонью с растопыренными пальцами геомант на несколько секунд накрыл слабо светящийся пятиугольник белого стекла.

— Я уже все сделал. Идем.

У перехода на кольцевую Сергей остановился, и оглянувшийся монах увидел на его лице тень неуверенной улыбки.

— Алексей, ты даже не представляешь, как я тебе на самом деле благодарен.

Тоскливо, тускло — не иметь.

Горько — иметь и потерять.

Страшно — жить, каждый день ожидая потери.

Четыре года, Меняла, большего тебе не было дано.

Помнишь? Через четыре года ты стоял в холле Онкологического центра. Почерк, которым была исписана медицинская карта жены, расшифровке не поддавался; ты листал страницы, пытаясь что-нибудь понять. Вклеенный в карту отпечатанный лист можно было хотя бы прочитать — но смысла в тексте не было. Не могло, не должно было быть.