Павел Филонов: реальность и мифы

Сданные в сентябре 1942 года работы брата лежали в Музее до 1953 года, когда нам позвонили из Музея и сказали, что получено распоряжение сдать часть картин, в том числе и картины брата, куда-то в Москву^[348], где условия хранения нехорошие, и посоветовали нам не соглашаться.

Мы были благодарны работникам музея за заботу о картинах брата и за предупреждение. Но и в хорошие условия хранения мы не отдали бы их, не расстались бы с ними. И мы взяли их к себе, положили на шкаф, как у брата — навалом. Лучших условий хранения у нас не было.

Редким посетителям, приходившим к нам знакомиться с картинами брата, я показывала их с величайшей радостью, но и с величайшим трудом. Дни эти были для нас праздниками.

Позднее появилась большая папка, хорошая бумага — что-то среднее между бумагой и тончайшей материей^[349]. Вот тогда я могла на каждую работу положить эту чудесную бумагу и после, как в переплет, в кальку. Все эти предосторожности были совершенно необходимы ввиду того, что большая часть работ маслом была написана на бумаге. Хранение мое заслужило одобрение даже музейных работников.

В 1960 году я вторично сдавала в музей работы брата. Первый раз я отвезла картины, написанные маслом. Второй раз — графику и шарф Екатерины Александровны, расписанный братом. Третий раз вал, на котором была накатана двадцать одна работа. О третьей поездке буду говорить особо. Помогали мне при этом мои ученики Нина Егорова, врач-психиатр, и Толя Бережных, художник.

Работы лежали в двух фанерных ящиках. В одном работы, писанные маслом, в другом — графика. Оба ящика были сделаны Русским музеем. Я называла их «гробики».

В то время отделом советского иск[усства] заведовала Дора Моисеевна Мигдал. При сдаче работ, кроме Д.М., присутствовали реставраторы Анг. Ал. Окунь, Ан. Бор. Бриндаров и кто-то из отдела учета. Они очень тщательно осматривали каждую работу, отмечали недочеты и все записывали.

Во время приема и осмотра в комнату вошли двое — высокий молодой мужчина и молодая женщина. Нас познакомили. Как всегда фамилия была произнесена неясно. Это был американский искусствовед Маршак и его переводчица. Трудно передать, как поразила его картина, не помню какая, которую в это время осматривали реставраторы. Помню, как меня удивил какой-то свист, раздавшийся около меня, о котором я тотчас же забыла.

Отдавая работы на временное хранение, я очень волновалась, стараясь, понятно, не показать это волнение окружающим. Что это будет вечное, а не временное хранение, мы не сомневались, так как сестре в это время было восемьдесят лет, а мне семьдесят два. Поэтому для нас это было второе прощание, и даже не с картинами, а с братом, с делом его жизни, такой неописуемо трудной.

Когда вновь раздался свист, почти над моим ухом, я обратила внимание: оказалось, это свистел Маршак. И потом это повторялось при появлении каждой новой работы. Это было его нескрываемое удивление и восхищение. Говорила я с ним после окончания осмотра очень мало через переводчицу, т. к. он не говорит по-французски, а я по-английски (хотя брат начал заниматься со мной английским, но муж восстал против этого, находя, что этот язык вреден для певицы. Между прочим, он сказал: «А ты не собираешься учиться глотать шпаги?»)

Чем больше смотрел Маршак работы, тем больше изумлялся. Как перевела мне его переводчица, он знал, что существует х[удожни]к Филонов, но то, что он увидел, буквально поразило его. Наконец он стал что-то горячо говорить переводчице. Выслушав его, она сказала мне: «Мистер Маршак просит передать вам — он считает, что Филонову принадлежит четвертое место в мировом искусстве». Я сразу же спросила, кто эти трое перед Филоновым? Когда она перевела мои слова — он, широко улыбаясь, энергично закачал отрицательно головой и ничего не сказал. Позднее он попросил меня разрешить ему сфотографировать несколько работ брата на цветную пленку. Это было в стенах музея, и я согласилась. Он отобрал одиннадцать работ (четыре из них были помещены в журнале «Лайф»^[350]). Когда он взял уже просмотренные реставраторами работы и понес их в другую комнату, где стояла его аппаратура, я пришла в ужас, т. к. я не знала, где мне оставаться — с реставраторами — они еще не окончили осмотр — или с Маршаком? И опять потому, что это были работы маслом на бумаге! И мне пришлось почти перебегать из комнаты в комнату. К счастью, все обошлось благополучно. Вторая сдача — графика — прошла спокойно без приключений.

А вот третья — вал!..