Павел Филонов: реальность и мифы

Два вечера я отвечала на вопросы врача-психиатра, который находит живопись гениальной и хочет доискаться, все ли было в норме у Филонова. Многие по портрету узнавали меня, задавали вопросы, усиленно благодарили, называли мужественной женщиной, героически хранящей сокровища Филонова. <…>

Была в Русском музее, говорила с директором В. А. Пушкаревым о реставрации трех работ брата. С его разрешения Ангелина Александровна Окунь восстановит: «Живую голову» (масло на бумаге, размер 105,5 × 72,5^[355]). На ней, вследствие ее размеров, пострадали бока, верх и низ; вторая работа «Человек в мире»^[356]

(тоже масло на бумаге, размер 104 × 68,6). Эта картина, бывшая в числе других на выставке в Москве в Третьяковской галерее, возвращена была разорванной на три части — пополам, верхняя часть тоже пополам, кроме того, не хватает двух кусков — небольшого в центре, другого побольше — с правого бока. Трудно предположить, что это произошло случайно. Кроме того, с этой же выставки не возвратили его акварель «Итальянские каменщики», написанную во время его путешествия по Италии. Помню, брат и Ек[атерина] Ал[ександровна] много хлопотали, но даже не могли выяснить, где она пропала, в Москве или в Ленинграде. Выставка эта была в 1932 г., организована в связи с 15-летием Советской власти. Третья работа, которая будет реставрироваться, — «Пейзаж», масло на холсте^[357]. Там небольшая осыпь в центре. Работа очень интересная: на первом плане ствол большого дерева (осыпь на нем), а за ним видны дома. Кажется, он писал вид на соседний дом из своего окна.

Я видела реставрированные работы, сделаны они хорошо. Еще раньше Ангелина Александровна реставрировала работу брата «Животные» — тоже масло на бумаге. Эти работы были воспроизведены в американском журнале «Лайф» и на суперобложке чешской монографии.

27 декабря 1969 года мне позвонили из Русского музея и сказали, что Музей хочет приобрести четыре работы брата. В это число вошли реставрированные работы: «Живая голова» и «Человек в мире».

В Русском музее на временном хранении лежит около четырехсот работ, а остальные работы, то, что принадлежит мне, и то, с чем не хотелось расстаться, девяносто работ, остались у нас, теперь уже у меня. Ко мне приходят смотреть работы — единственное место, где можно видеть Филонова. Почти всех удивляет, что так много работ написано маслом на бумаге, а не на холсте. И больших работ. Однажды кто-то спросил, почему Филонов предпочитал писать на бумаге, а не холсте. Мне пришлось сказать, что не Филонов предпочитал, а его «экономика» предпочитала.

После выставки в Академгородке, когда работы брата были возвращены оформленными и развешены у меня, мне стало легче их показывать. Когда раньше они лежали в папке, возможно, смотреть их было легче, но показывать много труднее. Показ занимал не менее трех часов. Боясь часто «беспокоить» картины, я предпочитала показывать их группе человек в пять, шесть, а иногда доходило до десяти. Я уставала, картина, каждая, была в двух оболочках, картины я не перекладывала, а перетягивала. Кроме того, я очень боялась, чтобы, увлекшись, кто-нибудь не взял работу в руки. Я не разрешаю этого, поступая так же, как брат. По окончании просмотра, с такой же осторожностью перетягиваю их обратно в папку. Не могу сказать, чтобы я была спокойна, проделывая все это!

Я счастлива, что могу дать возможность знакомиться с творчеством брата. Что, оставив в 73 лет педагогику, которую очень люблю (сделала это по настоянию сестры), живу интересной жизнью, встречаюсь с интересными людьми, а главное, разумеется, что-то делаю для памяти брата. Я рассказываю о нем как о человеке; мало, почти ничего не говорю о нем как о художнике. Если я не буду делать это, то брат будет просто забыт. Не продавая работ, не выставляясь с 1932 года — исключение какая-то выставка в Доме актера (теперь Станиславского), где была выставлена почему-то одна работа Филонова — пропавший натюрморт, он может быть и был бы забыт. К сожалению, у нас, так как за рубежом его знают, интересуются им, но мне идет 84-ый год, а что будет со всем его наследим после меня?

Все останется в музее, а что будет дальше.

В 1958–1959 гг. из Москвы приехал, как всегда с солидной рекомендацией, известный поэт и просил познакомиться с работами брата, а также просил разрешения привести своего приятеля — художника. Я приготовилась к показу. Работы в то время еще лежали в папке. Был яркий солнечный день, и я, редкий случай, могла показать их при дневном свете, а не как обычно, в темной комнате при электрическом свете.

Во время просмотра поэт выражал свое отношение к работам, более чем положительное, почти восторженное. Его приятель-художник во все время просмотра, который длился не менее полутора часов, не сказал ни одного слова!