Павел I. Окровавленный трон

— Приказываю вам отворить мне опочивальню покойного супруга моего! Я желаю видеть его тело! Я посмотрю, как вы меня ослушаетесь!

— Это невозможно, — холодно сказал Бенигсен. — До прибытия императора Александра из Зимнего дворца и выставления тела для общего поклонения я не могу вас допустить в опочивальню покойного. Теперь я даже не могу вас выпустить из этих покоев!

— Я вам приказываю! — настаивала императрица.

— Это невозможно, — прислонясь к дверям спиной и складывая руки на груди, сказал Бенигсен.

Императрица, шепча что-то по-французски и подняв полные слез глаза к небу, отошла от него и села опять в кресло.

Наступило молчание. Бенигсен отошел от двери.

Хладнокровие Бенигсена начинало раздражать императрицу. Она рвала конец плерезы. Потом опять порывисто встала и, схватив Бенигсена за руку, подвела к двери.

— Приказываю вам пропустить меня! — топая ногой, сказала она.

— Повиноваться вашему величеству не в моей власти. Но желание ваше скоро будет удовлетворено, однако под одним условием, — почтительнейше ответил Бенигсен.

— Какое это условие? — нетерпеливо спросила императрица.

— Чтобы ваше величество соблаговолили успокоиться, — с поклоном отвечал Бенигсен.

Это вывело из себя императрицу.

— Не вам предписывать мне условия! — сказала она резко. — Ваше дело повиноваться мне! Я желаю видеть тело моего супруга. Велите сейчас отворить двери опочивальни!

Бенигсен не отвечал. Императрица опять села в кресло.

— Это невыносимо! Это невыносимо! — повторяла она. — О, я заставлю вас в этом раскаяться!

И она грозила Бенигсену пальцем.

Время шло. Вдруг брякнули ружья часовых за дверью. Она широко распахнулась, и вошел граф Пален.

— Ваше величество желали поклониться телу скоропостижно скончавшегося от апоплексического удара императора, супруга вашего, — сказал он. — Теперь это можно. Пожалуйте.

XXV. Дней александровых начало

Императрица призвала графиню Ливен, фрейлину, шталмейстера Муханова и приказала изготовиться к выходу в опочивальню покойного императора.

Явились в траурных белых коленкоровых платьях великие княжны Анна и Екатерина. Они, разразившись рыданиями, бросились на колени перед сидящей императрицей, обнимали ее ноги и целовали руки.

Рыдающая императрица привлекла их в объятия; их слезы и вздохи смешались.

Затем императрица встала и, опершись на руку шталмейстера Сергея Ильича Муханова, медленно двинулась парадными покоями к опочивальне супруга, сопровождаемая великими княжнами, Шарлоттой Карловной, которую вел под руку генерал Бенигсен, фрейлинами и прочими особами свиты.

По пути через залы императрица, обессиленная скорбью, несколько раз садилась отдыхать, восклицая при этом:

— Gott helfe mir ertragen![43]

Стоявшие у всех дверей часовые отдали честь.

А когда шествие приблизилось к спальне, капитан Волков скомандовал:

— Вон!

И усиленный караул выстроился. Повитые крепом, слабо спущенные барабаны глухо загрохотали, императрица уронила голову на грудь, почти теряя чувство, так что шталмейстер Муханов поддерживал ее за талию обеими руками. Вступили в опочивальню. На выдвинутой походной кровати между теплившимися бледным пламенем свечами в высоких церковных подсвечниках, лежало маленькое тело почившего императора Павла Первого, облеченное в гвардейский мундир и осененное огромной треугольной шляпой. Бриллианты розетки сверкали на ней, как слезы.

Около стоял доктор Роджерсон.

Едва императрица увидела тело супруга, громкий вопль излетел из груди ее.

Шталмейстер Муханов и доктор Роджерсон поддержали Марию Федоровну. Великие княжны тихонько заплакали.

С минуту все стояли неподвижно. Страшная тишина была вокруг мертвеца.

Тогда императрица стала приближаться к телу. Колени ее медленно сгибались, и она поникла, целуя маленькую, изящную, уже пожелтевшую, восковую руку императора.

— Ах, друг мой! — могла она только проговорить.

Вдруг загрохотали барабаны караула, стоявшего с другой стороны опочивальни.

Вошли Александр и Елизавета, сопровождаемые графом Паленом и князем Платоном Зубовым.

Златокудрый, юный Александр, несмотря на всю скорбь свою, проехавшись в Зимний и обратно, овеянный весенним дыханием солнечного, прелестного утра, получив уже множество знаков беспредельного обожания со стороны государственных чинов, гвардии и толпившегося на улицах радостного народа, входя в опочивальню, внес с собой струю жизни и отражение блеска ее на нежных алых устах, чуть опущенных ланитах и на прекрасных очах своих.

Но когда он впервые увидел изуродованное лицо своего отца с надвинутым на проломленный висок и зашибленный глаз краем шляпы, накрашенное и подмазанное и все же, несмотря на гримировку, обнаруживавшее ужасные синие кровоподтеки, тогда юноша впервые ясно понял и представил себе, что произошло с несчастным родителем его. Пораженный, немой, побелев, как полотно, недвижно остановился он, вперив широко раскрытый, полный ужаса взор на страшные останки самодержца.

Императрица-мать на шум обернулась к входящим.

Несколько мгновений она переводила взор с сына на мертвого мужа и обратно.