Павел I. Окровавленный трон

Здесь, с невинностью питаяХлад бесстрастия в крови,Забавляются, не зная Сладостных зараз любви, —

И сокрывшись в листья, в гроты,И облекшись в бледну ночь,Метят тщетно в них Эроты И летят с досадой прочь!

Но Эроты не летели прочь с досадой и прелестные пустыножительницы вовсе не отличались таким бесстрастием. Горячей волной приливала кровь к пылающим сердечкам, не одна ручка трепетала и отвечала на тайное пожатие, не одна головка невольно приближалась к плечу стройного рыцаря и, пользуясь сумраком и таинственным зеленым уголком боскета или рощи, алые уста сливались в первом блаженном поцелуе…

Между тем, ночь быстро проходила и алый свет заструился, постепенно заливая сады. Огни иллюминации потонули и побледнели в пламени наступавшего утра. Сады дымились легким туманом под перлами и бриллиантами росы. Высочайшие гости отбывали на яхте и на главной аллее опять собрались монастырки. Они провожали отбывающую чету радостными криками. Затем, выстроенные воспитательницами в стройные когорты, они были отведены в дортуары. Не одна вздыхала, проходя, опустив смиренно глаза, мимо кавалеров. Начался разъезд утомленных гостей.

Лопухина возвращалась в экипаже родителя и юный Рибопьер, усаживая ее, имел удовольствие слышать из уст красавицы:

— Непременно приходите к Долгоруковым танцевать вальс! Вы слышали, что император приказал вам всегда танцевать вальс со мной!..

Часть 2

Нимфа, постой! Если агница от волка лань от льва и трепетная голубка убегает от когтей орла, то каждая остерегается своего врага. Но меня любовь заставляет тебя преследовать.

Метаморфозы Овидия

В моем несчастии — мое оправдание; одинокая запертая, преследуемая отвратительным человеком ужели я совершаю преступление, пытаясь избавиться от рабства?

Бомарше. Севильский брадобрей

I. В золотых сетях

— Милая Анета, прелесть моя, поздравляю с успехом свыше меры! Ты была ужасть как мила! — сказала по-русски мачеха княжны Анны Петровны Лопухиной, не по летам ярко одетая и всячески подновлявшая дебелые прелести, тщеславная и суетная московская боярыня Екатерина Николаевна, рожденная Шетнева, влезая вслед за падчерицей в обширную семейную карету.

Заняв собой большую часть широкого сиденья и прижав княжну к углу кареты, наполненной пурпурным сиянием разгоравшейся зари, Екатерина Николаевна бурно отдувалась и обмахивалась веером.

— Феденька — полковник! Какая радость! — продолжала она. — Да, да! Уже переведен в лейб-гвардии Конный.

Она говорила о своем возлюбленном Федоре Петровиче Уварове, который по настоянию ее был переведен чином выше из Москвы. Девушка молчала. Между тем, и отец ее, поддерживаемый гайдуком, вошел в карету и величественно поместился на противоположном сиденье. Карета тронулась. Княжна закрыла глаза и предалась обычным своим грустным мечтаниям, между тем как родители ее обсуждали все чрезвычайные обстоятельства дня.

Карета неслась по бесконечной Невской перспективе, в веренице других экипажей и всадников. В открытое окно врывался свежий утренний ветерок, и стук колес не мог заглушить воодушевленных птичьих хоров.

Солнце всходило и заливало горячим светом окрестность, сады и загородные усадьбы.