Павел I. Окровавленный трон

В то время как соседние страны уже потрясало молниеносное возникновение из недр революции первого консула Наполеона Бонапарта, и там несбыточные идеологии сменил дух нашествия и разложения, более благородно именовавшийся военным духом. Вена еще жила старой беспечной, изящной жизнью и, занимаясь кабинетной дипломатией и кабинетной стратегией, соблюдая строгий этикет, в то же время предавалась тонким наслаждениям культуры. Никогда, быть может, высшее общество Вены не насчитывало столько блестящих людей, талантов, ученых! Никогда, быть может, это общество не пленяло большим разнообразием прелестнейших женщин! Огражденная победами Суворова от непосредственной опасности, Вена полагала, что опасность уже прошла. Весьма немногие дальновидные умы видели всю связь причин и следствий и предугадывали главные черты эпопеи наполеоновской карьеры и реставрации французской монархии, которые таились в грядущем. Между ними, конечно, виконт Талейран. Русское имя в Вене стояло в эту эпоху чрезвычайно высоко.

Старая Вена, окруженная зелеными, цветущими предместьями, жила легкой жизнью олимпийцев над сверкающими водами Дуная.

Рибопьер приехал в Вену, когда первые, блистательные шаги старого Суворова в северной Италии уже наполняли надеждой союзников.

Русский посол граф Андрей Кириллович Разумовский занимал великолепный дом на Ланд-штрассе, предместье, расположенном на правом берегу Дуная.

Он наилучшим образом принял юного камергера, я кавалера посольства Сашу Рибопьера; расспрашивал его о петербургских знакомых и, конечно, понизив голос, спросил и о печальной фигуре, вслед за ним вошедшей, как неотступная тень, в кабинет посла.

— Это… это мой друг Дитрих! — вспыхивая, отвечал Рибопьер. Ужасная минута наступила! Неужели ненавистное чучело будет сопровождать его в Вене по улицам! Да он станет общим посмешищем!.. Неужели он всюду будет за ним таскаться, на балы, вечера!

Бедный мальчик шепотом сообщил послу о своем ужасном положении.

— Этот Дитрих дядька или, лучше сказать, шпион, приставленный ко мне! Ради Бога, избавьте меня от мучителя!

Сидя на отдаленном стуле, саксонский служака улыбался щучьей своей физиономией.

— Не беспокойтесь, — сказал громко посол, — я это устрою.

Затем он повел Рибопьера на половину супруги Дитрих поднялся и тоже хотел за ними двинуться, но посол приказал ему на немецком языке остаться в кабинете и ждать его возвращения. И Дитрих повиновался. Жена посла — Елизавета Осиповна, рожденная графиня Тун-Гогенштейн-Клестерле приняла самое горячее, прямо материнское участие в хорошеньком, пленительно веселом, тонко воспитанном, умном мальчике, заброшенном в новую для него обстановку, в незнакомую столицу.

Она сказала, что сама всюду его представит и для начала повезла к своим сестрам — княгине Лихновской и леди Кленвильям.

Между тем, действительно, весьма краткой беседы посла с дядькой Дитрихом оказалось достаточно, чтобы он согласился, проживая в посольском доме, не докучать излишеством надзора за молодым человеком, за которого перед императором готов отвечать сам посол. Мало того, Дитрих обязался свои рапорты о поведении камергера и кавалера посольства представлять на просмотр послу.

Как этого достиг граф Разумовский, осталось тайной между ним и старым немцем.

На другой день утром графиня повезла Сашу к принцу де Линь, у которого собирался цвет венского общества, все венские красавицы, и розами этого чудесного цветника были дочери самого принца — княгини Клара, Флора и графиня Фефе-Пальери.

Чудная вилла принца, полная сокровищами искусств, окруженная благоуханными садами, являлась истым оазисом старой культуры, былой высокоизящной жизни.

Едва графиня Елизавета Осиповна назвала Сашу, как принц де Линь воскликнул:

— Сын старого моего друга! Любимец боготворимой мной Екатерины Великой! — и, обняв мальчика, усадил с собой рядом на софу. Графиня оставила затем на его попечение кавалера посольства и уехала. Принц повел беседу о мудром Dieu di Silence и о незабвенном прошлом. Екатерина, ее двор, Потемкин воскресали в блестящих характеристиках принца так же, как и под его пером. Саша, со своей стороны, отдался воспоминаниям раннего детства и сообщил много, черт из домашнего быта великой монархини, очаровав принца милой, откровенной и веселой манерой повествования.

— Э, да мы будем приятелями!