Павел I

Вполне понятно, что прусские симпатии Цесаревича и уверения Фридриха никак не повлияли на позицию Екатерины II. Она давно не верила никаким словам и придерживалась стойкого убеждения, что Австрия — главный союзник в Европе. Но она не могла не беспокоиться по поводу тех «неуместных» прусских восторгов, которые излучал сын Павел и которых она опасалась ещё до прибытия того в Берлин. В письме Цесаревичу прямо сказала, что «заимствуя у других, не всегда сходственно пользе своей поступаем».

Павла же Петровича визит в Берлин, все почести и знаки внимания, оказываемые ему, лишний раз убедили, что именно он — законный наследник и будущий преемник власти в России. Если на Родине это обстоятельство замалчивалось, а сам он постоянно дискредитировался и затирался, то в Пруссии всё стояло на своих, предуказанных Богом, местах.

И ещё одно важное, что тронуло сердце и впечатлило на всю оставшуюся жизнь — прусская организация. Конечно, у Павла Петровича не имелось никакой возможности изучить основательно прусскую систему управления, ту реальность, которую великий философ Иммануил Кант (1724–1804) считал наилучшей в мире. Насколько известно, Павел Петрович никогда не читал произведений мыслителя из Кёнигсберга, но с открытым сердцем воспринимал то, что открывалось его взору.

Это — прусский военный строй, прусская выправка, производившие неизгладимое впечатление. На плацу стоят тысячи, а действуют как единое целое, как один человек. Настолько всё синхронно, отработано, выверено, как будто единая невидимая рука всем управляет! И каждый, от генерала до последнего солдата в строю, занимает определённое место и исполняет предписанное безукоризненно; достаточно только короткой команды или жеста руки руководителя. Лучшей формы организации и придумать нельзя! И это не только плац, это — вся страна…

Цесаревич сообщал матери многое, но не всё. Прусская тема преподносилась так, чтобы не доставить матушке неудовольствия.

20 июля корреспондировал: «Здесь приняты все те, которые имя русского носят, с такою отличностью, зачиная с иеня, каковой изъявить невозможно. Король со мною говорил осьмой день о разном и щупал меня со всех сторон и при всяком случае изъяснялся с слезами почти, говоря о Вашем Величестве и о привязанности его к Вам. Подарил он мне перстень отменной величины с портретом своим и восемь лошадей… Министры (послы. — А. Б.) французский и австрийский дуются и распустили про нас слух, не будучи в состоянии про меня иного сказать, как что я горбат, но думаю, что теперь перестали о сем говорить…»

Женитьба наследника Русского Престола являлась новостью всеевропейской, и то, что это событие проходило под эгидой Короля Фридриха, не могло оставаться незамеченным у старых оппонентов Пруссии — Франции и Австрии. Самого Цесаревича это мало занимало, он всё время думал о своей любимой (теперь она уже точно такой являлась), радовался тому, что его, совсем недавно, как казалась, совершенно разбитая жизнь, снова обретала полнокровное содержание.

София — невероятно учтива и умна. Она, в отличие от покойной супруги, всё время интересовалась, как ей себя вести, что ей делать, чтобы заслужив признание и любовь не только Цесаревича, но и Императрицы, Она горела желанием изучать русский язык и за несколько дней овладела самостоятельно русским алфавитом, что умилило Павла до слёз. Ведь умершая Наталья так по-русски говорить и не научилась; изъясняться же на немецком или французском языках у себя дома, в своей России — вещь недостойная. Теперь же, можно не сомневаться, всё будет совсем иначе.

Екатерина могла быть вполне довольной. Всё сладилась быстро и как нельзя удачней. О событиях в Берлине ей сообщал не только Павел. Граф Румянцев каждый день посылал рапорты, из которых следовало, что Король Фридрих — умный старик — чествуя Цесаревича, всё время изъявлял радость и восхищение по её адресу. Екатерина, хорошо разбираясь в политической игре, не могла не признать, что в Берлине, куда были устремлены все взоры Европы, именно она — главное действующее лицо. Это была «игра по правилам», которую Императрица высоко ценила. В письме Цесаревичу сообщала, что «наидружественнейшие сантименты Короля и всей фамилии соответствуют совершенно моему желанию и ожиданию взаимности».

София-Доротея, эта жизнерадостная вюртембергская толстушка, Императрице давно приглянулась. Она и сама не могла объяснить, почему ещё в 1767 году, когда впервые задумалась о женитьбе Павла, именно эта, тогда только восьмилетняя девочка, привлекла внимание. И вот минет уж скоро десять лет, а София всё ещё мила сердцу, и как написала Императрица, она всё время имела Софию «в уме и предмете». С первой невесткой нужного «сообщества» не получилось; та была слишком неуживчивой, своенравной. Даст Бог, теперь всё будет иначе, и будущая супруга Павла окажется покладистой и послушной. От неё большего и не требовалось, Екатерине необходим был внук, а пышущая здоровьем София должна исполнить давнюю и сокровенную мечту Императрицы — произвести на свет полноценное потомство.