Павильон в дюнах

Когда я много дней хворал,На двух подушках я лежал,И чтоб весь день мне не скучать.Игрушки дали мне в кровать.Своих солдатиков порой Я расставлял за строем строй,Часами вел их на простор —По одеялу, между гор.

Порой пускал я корабли;По простыне их флоты шли;Брал деревяшки иногда И всюду строил города.А сам я был как великан,Лежащий над раздольем стран —Над морем и громадой скал Из простыни и одеял!(Перевод В. Брюсова)

Однако по книгам его обо всем этом нельзя догадаться. Он любил простую деятельную жизнь и, оторванный от нее болезнью, любил и в кровати думать о простых вещах, в которых закреплены были хотя бы воспоминания о такой жизни. Вот как описывает он сокровища своих детских лет:

Те орехи, что в красной коробке лежат.Где я прячу моих оловянных солдат,Были собраны летом; их няня и я Отыскали близ моря, в лесу, у ручья.А вот этот свисток (как он звонко свистит!)Нами вырезан в поле у старых ракит;

Я и няня моим перочинным ножом Из тростинки его мастерили вдвоем.Этот камень большой с разноцветной каймой Я едва дотащил, весь, иззябнув, домой;Было так далеко, что шагов и не счесть...Что отец ни тверди, а в нем золото есть!Но что лучше всего, что как царь меж вещей И что вряд ли найдется у многих детей —

Стамеска! — у ней рукоять, лезвие...Настоящий столяр подарил мне ее!(Перевод В. Брюсова)

А много позднее, став знаменитым писателем, он мечтал писать так, чтобы его книги были любимыми спутниками моряков, солдат, путешественников, чтобы их перечитывали и пересказывали и во время длинных ночных вахт и у походных костров.

Не имея возможности деятельно служить людям, Стивенсон все же хотел помогать им, несмотря ни на что. Он старался своими книгами передать читателю ту бодрость и внутреннюю ясность, которые позволяли ему пересиливать слабость и недуги. И это ему удавалось. Об одной его книге, выпущенной под вымышленной фамилией, читатели писали в редакцию: «По всему видно, что автор — какой-нибудь румяный провинциальный джентльмен, выросший на кровяных ростбифах, не снимающий красного охотничьего фрака и ботфортов и без- устали травящий лисиц». А в это время Стивенсон только что перенес обострение болезни и не поднимался с постели.

Но, и оторванный от людей, он, не в пример многим своим замкнутым и чопорным соотечественникам, не терял общительности. Он был простой в обращении, обаятельный, открытый человек. Оказавшись на положении эмигранта на корабле, переправлявшем его в Америку, он утешал всех, кто был в еще худших условиях, чем он сам, писал им письма на родину, подбадривал их своими рассказами. Он не чуждался людей других национальностей: любил французов; в Ницце с увлечением играл с дочуркой своих русских соседок; сочувствовал бурам во время первой попытки англичан покорить этот народ в 80-х годах; помогал туземцам Самоанских островов, которых угнетали немецкие колонизаторы. Он сам тянулся к людям, и они охотно общались с ним.

Часто его чопорные и подозрительные соотечественники принимали его за француза, а во Франции он однажды был задержан, принятый за немца. «Дело в том, — шутил сам Стивенсон, — что, должно быть, я похож на поляка».

Стивенсон жил во второй половине XIX века, в то время, когда Италия, еще порабощенная Австрией, вела борьбу за свое освобождение. Английское общество сочувствовало освободительной борьбе итальянцев. Лондон был убежищем многих политических изгнанников, но организованной помощи Италия так и не получила, и лучшим людям Англии было стыдно за свою страну. Они за свой страх помогали итальянским революционерам. Задолго до этого' времени, еще в начале XIX века, знаменитый английский поэт Байрон, долго живший в Италии, был связан с подпольной революционной организацией карбонариев. Позднее английский поэт Суинберн был другом политических изгнанников и многие лучшие свои произведения посвятил теме национального освобождения Италии. Отражение тех же настроений мы находим и в «Павильоне на дюнах» Стивенсона.