Паж цесаревны

— Ваше Высочество могли бы не бояться теперь этих стен, если бы послушались в свое время меня. Вы помните, цесаревна, ту ночь, в которую блаженной памяти Петр II скончался в Москве? Я разбудил вас тогда среди ночи и умолял Ваше Высочество скакать из Покровского в Москву и заявить свое право на престол Российский. Что вы ответили тогда, цесаревна, вашему верному слуге?

— То же, что отвечу вам и теперь, мой верный Герман. Я не хочу короны. Так жить легче и беззаботнее. Не знаю, но мне кажется, я слишком молода еще и слишком люблю веселую, беспечную жизнь, чтобы желать престола… И потом, разве нельзя делать добро, не нося горностаевой мантии на плечах? Разве мои крестьяне и солдатики-гвардейцы недовольны своей цесаревной?

— Но ради них-то, ради пользы всей России вы и должны желать ко… — начал Лесток, но тут цесаревна схватила его за руку.

— Тише! — прошептала она, в то время как легкая дрожь пробежала по ее телу.

Глаза цесаревны встретились с умным, блестящим взглядом черного человека, застывшего в своей неподвижной позе у входа в грот.

— Он может понять нас! — произнесла она по-французски.

— Он не поймет ничего. Ты понял что-нибудь, чумазый приятель? — обратился Лесток к арапу.

Тот бессмысленно улыбнулся, не изменяя позы.

— Вот видите, Ваше Высочество, я прав! — торжествующе засмеялся лейб-медик.

— Ну почему он смотрел на меня? — тем же опасливым шепотом произнесла Елизавета.

— Это понятно. Арап тоже человек и, как человек, не может не воздать дань божественной красоте Вашего Высочества. Не правда ли, дружок, ты находишь цесаревну прекрасной? — снова обратился к черному человеку Лесток, ударив его по плечу.

По лицу арапа пробежала гримаса, заменяющая улыбку. Глаза его без всякого выражения взглянули на говорившего.

— Нет, он нем, как рыба, глух, как тетерев, и глуп, как гусь! Вашему Высочеству решительно нечего опасаться, — рассмеялся Лесток и тотчас же добавил:

— Однако надо уйти отсюда. Наше долгое отсутствие может быть истолковано не в вашу пользу. Скажут, пожалуй, что в зимнем саду государыни задуман тайный заговор… Идем же, принцесса! Идем, Андрюша! Великий Боже! Что это? Мальчик уснул!

И веселый, подвижный, как и подобает быть настоящему швейцарцу, Лесток быстро склонился над спящим у ног царевны ребенком.

— Не будите его, а положите на скамейку и в конце вечера пришлите кого-нибудь из фрейлин за ним. Бедный малютка утомился. Ему еще рано ездить по балам…

И, нежно поцеловав сонного мальчика, царевна вышла в сопровождении своего придворного врача.

Едва успели фигуры обоих исчезнуть за дверью, как арап, находившийся до сих пор в своей спокойной, закаменелой позе, вдруг разом встрепенулся, ожил. В два прыжка он очутился в гроте, наклонился над спящим мальчиком и, с трудом затаив дыхание, бурно вздымающее его грудь, впился в него долгим взором.

— Милый мой, радость моя, единственный! — шептали его дрожащие губы, в то время как слеза за слезой скатывались по черным щекам и мочили пышные кудри и мирным сном скованное детское личико.

— Милый! Теперь-то, теперь я уж не выпушу тебя из вида чего бы это ни стоило мне! — промолвил черный человек и, не будучи в состоянии противостоять своему порыву, стремительно обвил руками голову ребенка и напечатлел на его чистом лобике горячий поцелуй.

Все это произошло в один миг. И когда Андрюша открыл изумленные заспанные глазки, черный человек уже снова стоял у входа в грот в застывшей позе каменного изваяния.

Глава XVII

Из послов в лакеи. Граф-шпион. То, что было услышано за дощатой перегородкой

— Ну, и попомню же я вам, русские канальи! Никакие червонцы, никакие милости не смогут заплатить мне за все эти унижения. Я — курляндский дворянин, почтенный человек, истинный слуга своего отечества, должен прислуживать этим неотесанным мужикам, этим русским солдафонам. О! Если бы не вечная гнетущая жажда отплатить моему злодею-обидчику, если бы не мучительное желание подвести этого негодяя Шубина под плаху, я бы, кажется, ни за что не пошел на эту проклятую унизительную должность агента тайной канцелярии, клянусь!

И высокий, худой, в лакейской ливрее и в седом парике лакей, в котором едва ли кто-нибудь узнал бы Берга, того самого Берга, который курьером с приказом императрицы приезжал в Покровское, неистово загремел тарелками, расставляя их на длинном столе, покрытом белоснежной скатертью.