Пчелиный пастырь

Эме Лонги пропускает вперед своих спутников, нагруженных вещами. За грязными оконными стеклами вопит и грохочет вокзал. Эме все-таки улыбается даме, сидящей напротив. Она шелестит: «До свиданья, мсье», и от этих прощальных слов пахнет тимьяном. Сюрприз: сзади она великолепна — узкие лодыжки, полные икры (сейчас носят короткие, выше колен юбки-клеш), невероятно тонкая талия и круглый зад. «Вот так можно проворонить славную бабенку!» — шипит ему в ухо Бандит, его товарищ по Stube[8] XVII, бордосец, пехотинец, балагур. Эме пожимает плечами. Заткнись, Бандит!

Он выходит. Из вещей он взял сколько мог. Столько, чтобы ни у кого не возникало никаких подозрений. В правой руке у него большой красный чемодан, который сделал в мастерской Марчелло Таккини — здоровенный веселый заика, служка-мирянин из их театральной общины в офлаге[9]. Таккини он любит как родного брата. Их судьбы так похожи! Таккини, как и он, — потомок итальянских эмигрантов, как и он — бедняк, как и он — учитель, как и он — северянин. Единственная разница между ними: Таккини — католик, строго соблюдающий все обряды. И этот чемодан — не простой чемодан. В офлаге они вшестером составили постоянную труппу, В каждом из четырех «блоков» лагеря для офицеров была своя театральная труппа. Эме Лонги был декоратором. Вместе с режиссером-автором, двумя столярами-машинистами и музыкантом они пользовались неоценимым преимуществом: они жили в бараке-мастерской, а не в тесноте и скученности общих бараков, где на трехэтажных нарах лежали двадцать четыре человека. Таккини стыдился этого, он не считал, что имеет право жить в мастерской. Он стал поваром в труппе, а свободное время между лекцией философа Поля Рикёра и занятиями немецким языком использовал для того, чтобы сделать этот чемодан из картона, предназначенного для декораций, и жестяных частей, вырезанных из консервных банок. Чемодан предназначался первому, кто вернется во Францию. Таковым оказался Эме. Он находил это несправедливым. Он не был женат. В песках, в ноябре 1940 года и в феврале 1941, он узнал о смерти единственных родных существ, которые у него оставались в Валансьенне, — матери и бабушки; мать медленно убило горе, а суровую бабушку, несмотря на все ее мужество, — лишения и старость. Что поделаешь? Не мог же он передать им свою рану, из-за которой был демобилизован. Таккини сейчас же взялся за новый чемодан.

О, этот выход из лагеря! Их было тридцать счастливчиков на несколько тысяч человек. На этой песчаной равнине, открытой всем ветрам, был собачий холод. Но несмотря на это, их всех вывели из лагерных бараков, как скаутов, и они пели старинную ирландскую балладу «Старая дружба»[10], которая обошла тогда всю Германию:

Друзья, не говорю: «Прощай!» —А только: «До свиданья!»

Вернемся мы в родимый край,А значит — до свиданья!

Стоял трескучий мороз.

Платформа была забита багажными тележками, немецкими офицерами, французскими таможенниками и жандармами, демобилизованными солдатами и Schwestern[11]

; кишмя кишели женщины-солдаты, прозванные «мышками» за свои серые мундиры, — подтянутые фройляйн с поджатыми губами, со строгими прическами и с бюстами валькирий под мундирами. Хайль Гитлер! «Эх! Переспать бы с этакой серой мышкой! — вздыхает Бандит. — Всю жизнь мечтал!»

Под большими часами висит расписание пересадок на Прад, Сен-Поль-де-Фенуйе, Аржелес, Баньюльс, Сербер, Пор-Бу. На расписании обозначена и дата: 26 мая 1943 года. Пятница. Эме Лонги смотрит на свои офицерские часы. (Как раз перед тем, как он попал в плен, его назначили начальником штаба батальона). Поезд пришел вовремя. Носильщика, разумеется, нет. Ба, да ведь его ждут за контрольно-пропускным пунктом!

Второй чемодан более громоздкий: это старый, покрытый пятнами дубовый ящик с кистями и красками; ящик ставится на три ножки. У него откидная крышка. Внутренняя сторона крышки — это палитра, которая вынимается. Винты позволяют регулировать наклон. У Эме больше нет холста, но шесть вставленных в раму досок из тюльпанного дерева, которые он везет с собой, — это целое состояние.

У турникета Эме предъявляет свой литер. Он становится в очередь к контролю. Плечо у него дергает. Он попробовал было нести свою поклажу на лямке, но чуть не вскрикнул от боли. Самое тяжелое — это чемодан. Очереди. Четыре года очередей! И в лагере, и во Франции. На раздачу пищи, на раздачу табака, в кино, в ларек. Во Франции это еще осложнялось индивидуальным анархизмом. Стоит тошнотворный запах дезинфекции и плохого угля. Пропуска проверяют французские жандармы в полевом обмундировании. Проверяют они тщательно, особенно — совсем новенькое удостоверение личности.