Печали веселой семейки

Наступил уже поздний вечер, и большая светящаяся подкова — вывеска бара — приветливо сияла золотистыми огнями. К бару толпами валил народ, и я удивилась: со слов Папазяна я знала, что большого числа посетителей здесь не бывает — все-таки он для привилегированных лиц. Или я что-то не поняла, и в это время суток тут многолюдно? Однако что-то в поведении людей заставило меня усомниться в том, что происходящее — обычное явление: они торопливо шли к бару, посмеиваясь, как будто знали, что внутри их ждет какое-то интересное и веселое зрелище. Из бара же выходить никто не торопился, и оттуда слышались взрывы хохота. Может быть, сегодня в «Подкове» проводится какой-нибудь конкурс? Скажем, непрофессиональный стриптиз…

Я зашла в бар, и мое недоумение враз исчезло. За столиками и около столиков стояло и сидело полно народа. На стойке же — не за стойкой, прошу заметить! — стояли, пошатываясь и для равновесия обнимая друг друга, две нелепейшие фигуры. Одна из них была одета в некогда приличный костюм — серый двубортный пиджак, брюки и белую рубашку, правда без галстука. Теперь костюм выглядел самым что ни на есть плачевным образом, потому что был обильно залит разными сортами вин, которые оставили на нем живописные пятна. Видно было, что обладатель костюма дегустировал вина долго и основательно — пятна были самых разных оттенков желтого, красного и коричневого. На голове у фигуры красовалась милицейская фуражка. В руке обладатель костюма и фуражки держал початую бутылку армянского коньяка, которой помахивал в такт льющейся из его глотки песни, судя по всему, далеко не первой.

Вторая фигура выглядела не менее живописно, чем первая. Облаченная в милицейскую форму, на которой один из погонов почти оторвался и висел на паре ниточек, загадочная фигура была кокетливо украшена классическим черным галстуком, завязанным бантиком. На голове обладателя милицейской формы, на которой также «расписалось» много сортов вин, красовалась черная шляпа некогда классического же образца, которой явно с помощью кулаков попытались придать форму сомбреро и вдобавок выдрали из полей большой кусок в форме ущербной луны. В руке у фигуры также находилась бутылка коньяка того же производства, что и у обладателя милицейской фуражки.

Обе фигуры держались на ногах просто чудом. Как они не упали со стойки, до сих пор не понимаю. Балансируя на стойке, цепляясь друг за друга, они громко, то поодиночке, то на два голоса, орали песни. Репертуар их был достаточно разнообразен: от самых трогательных романсов до хип-хопа, от «Во поле березка стояла» до «Подождем, твою мать, твою мать».

Надо ли уточнять, что фигурами были два уроженца одной солнечной страны? Да-да, это были Папазян и Овсепян, которые явно начали что-то отмечать задолго до моего прихода.

Как я разозлилась, увидев Гарика в таком виде! Передать мою злость средствами нормативной лексики, пожалуй, и невозможно. Я-то думала, что ему угрожает опасность, а он позвал меня только для того, чтобы я вызволила его из бара! Я развернулась и пошла было назад, к выходу, но тут, на мое несчастье, Папазян меня заметил.

— О! — заорал он, приветственно взмахнув руками и чуть не свалившись при этом со стойки. — Таня пришла!

На меня начали обращать внимание. Тогда я решительно подошла к стойке, сдернула с нее Папазяна, а с Папазяна шляпу и галстук, нахлобучила на него фуражку, которая как раз свалилась с Овсепяна, и потащила своего разгулявшегося милицейского вон из бара.

— Фрунзик! — заорал вслед Овсепян. — То есть Гарик! Не уходи! Побудь со мною! Я так давно тебя люблю!

Спешу уточнить, что последние три фразы являлись словами романса, который Овсепян попытался пропеть, а не его признанием в нетрадиционной сексуальной ориентации. Это чтобы вы все правильно поняли.

Уходя и утаскивая за собой упирающегося Папазяна, я краем глаза увидела, что двое человек в одинаковых темно-серых пальто и черных очках вежливо снимают со стойки Овсепяна, который все еще пытался петь.

* * *

Через час сконфуженный, мокрый — я окунула его головой под холодную воду — и протрезвевший Папазян сидел у меня в комнате и оправдывался.

— А что мне еще было делать? — говорил он виноватым голосом. — Ты же меня не предупредила, что собираешься стравить конкурентов Каминского. Для пользы дела, так сказать. Он вчера вечером, между прочим, в ментовку пришел, потому что покусались… тьфу, покусились… то есть покушались на его жизнь. А там я дежурил! Понимаешь?!

Я понимала.

— Тут он меня и припер к стенке, — продолжал Папазян, держась обеими руками за мокрую голову. Видно было, что совместная с Овсепяном попойка Папазяну на пользу не пошла. — Представляешь, что с ним было, когда он увидел своего, можно сказать, друга, начинающего бизнесмена, в ментовской форме! Хорошо еще, Кирьянов тебя знает и сам тебе помогает. Он не стал придираться к тому, что я по твоей милости выуживал информацию из человека в твоих интересах, а не в интересах родной милиции.

Я мысленно поблагодарила Кирю за поддержку.