Печать мастера

Коста закатил глаза вверх. Полночи — полночи он слушал про то, как Рыжий станет знаменитым. Великими и сияющим. Звездой театральных подмосток — драгоценностью труппы Ашке, самым почитаемым из всех менестрелей всех времен и народов.

Рыжий грезил театром. Грезил с тех пор, как одна из небольших провинциальных трупп не сделала крюк, разогнав сиянием своего величайшего творчества глухую тьму невежества на побережье.

— А ты будешь каллиграфом…Учти, я общаюсь только со знаменитыми, так что тебе придется соответствовать моему уровню! А я стану самым великим!

— Ага..

…

— Ага…

…

— Ага…

…

— Ты заткнешься или нет? Спи уже!

***

Утром они вышли в город затемно — заря только-только позолотила небо. Скалы были мокрыми после дождя, Коста — сонным и не выспавшимся, тропа — узкой.

Вниз, на острые скалы он сорвался, качнувшись вбок — потерял равновесие, а нога соскользнула.

— Дерррррррржиссссссссссььь, — хрипел Рыжий, прикусив губу. Лицо пройдохи стало алым от напряжения — вены на руках и на лбу вздулись. — Держись, мать твою за ногу…

Коста держался, но — ладонь выскальзывала. Лис распорол руку о камень, когда ловил его, и кровь — вязкая, стекала вниз… пальцы скользнули…

— Держись я сказал!!! Арррррр… — зарычал Рыжий, перегнулся вниз, и каким-то неуловимым движением, схватил его второй рукой за халат, дернул вверх на себя так, что они оба оказались сверху — на самом краю.

Дыша — тяжело и влажно, они лежали мгновений пять, глядя в бескрайнее небо.

— Придурок, — выдал рыжий первым. — Сказал же — мокро. Сказал же — скользко. Сказал же — глаза протри и смотри под ноги.

Коста вяло замычал в ответ — сил возражать не было, как и возразить, что кто-то не давал ему спать всю ночь, а, если бы он выспался, то был бы куда более внимательным…

— Руку распорол… глубоко, кровит то как, — жалобно стонал Рыжий. Развернулся к нему и со всей дури припечатал его по плечу.

— Ашшшшх… — Коста зашипел от боли. Кожу, вместе с тканью рубахи он продрал, когда падал — края намокли от крови.

— Всё, теперь мы браться, — довольно хмыкнул Рыжий. — Не отвертишься… Хлеб делили? Делили! Кровь смешали? Смешали… Ты теперь мне жизнь должен, когда-нибудь отдашь должок…

Коста промолчал, осматривая плечо.

— …и раз мы теперь кровные братья, может ты наконец скажешь, как тебя зовут? Не могу же я тебя так и звать молчуном и стриженым, а?

***

Рыжий ныл всю дорогу. Тихо поскуливал, баюкая руку, и, если сначала Коста раздражался — неженка, то потом стих — рана и правда выглядела неважно.

— Кормить меня будешь! Поить! Одевать! Пока рука не заживет, — постановил Рыжий.

Пройдоха оказался полезен — знал короткие пути в подворотнях, где можно свернуть, а где спрятаться — пару раз одергивал Косту за угол, когда вначале улиц появлялись патрули.

— Так чего не сдал то? — снова спросил Коста, когда они пережидали за оградой, пока пройдет очередная тройка в сером. — Три феникса — большие деньги на одного…

— Это если выжить с этими деньгами, — шмыгнул носом Рыжий. — Получить мало — уйти надо. Да и поверил бы мне кто, — он похлопал себя по бокам, — что заработал, а не украл… И… — Лис помолчал. — …ненавижу я их.

— Кого? — удивился Коста.

— Их. Всех ненавижу. За людей нас не считали. Думаешь хорошо в приюте жилось? Все думают, что не улица и ладно, а иногда и на улицах лучше!

Коста вздохнул — про житье в приюте он слушал полночи.

Что приют горел, и что до сих пор не всех детей вытащили — тела под завалами — до сих пор разгребают, и что пусть лучше считают, что рыжий сгорел. И что приют содержит клан Арров, но кормят плохо — и профессии все для черни — гончары да плотники, да рабочие, иногда приезжают проверять детей в приюте — каждую зиму — маги, и забирают в клан, но ему ни разу не повезло, а он — Лис — хочет играть в театре! И что в Ашке есть труппа, заезжие менестрели — он видел представление один раз…