Пейпус-озеро

"Спеши... А то умрешь"... Кто-то захохотал среди шагающих рядом с ним сосен, и близко взлаяла собачка. "Спеши, спеши, спеши", твердило сердце, но голову обносил угар, и нельзя понять, туда ли он идет. Ученическая шинелишка расстегнута, картуз с медным значком наползает на глаза, сзади треплется холщевый мешок с вещами, давит плечи, и юноше кажется, что в мешке ненужный груз: песок и камни. Он хочет его сбросить, он уже занес руку, но мешок вдруг стал легким, и ноги зашагали уверенней.

- Куда землячок?

Он оглянулся. Чуть позади его шагает, тяжело припадая на ноги, ободранный парень.

- А ты куда?

- Прямо. Я из Красной армии удрал. - Красноармеец легонько снял с Николая Реброва торбу и перекинул через свое плечо: - Видать, устал землячок. Ничо... Я подсоблю...

- Захворал я, - сказал юноша. - В тепло хочется, в хату. Верстах в двадцати отсюда поместье Мусиной-Пушкиной... Там, говорят, пункт. Медицинская помощь.

- Лазарет, что ли? Я тоже чуть жив... Ноги поморозил... Как поем, так сблюю. Да и жрать-то нечего... Ослаб...

- Скоро утро, - вяло и задумчиво сказал Николай Ребров. Во рту сухо, в виски стучало долотом, каждый шаг болезненно отзывался во всем теле. Я больше не могу, - сказал он. - Вот костер горит. Пойду, попрошусь, прилягу...

- Жаль, землячок... А то пойдем... Вместях-то веселей быдто... Я поплетусь, а то ноженьки зайдутся, беда. Вишь, обутки-то какие... На торбу-то... Прощай... А ты откудова?

- Из Луги.

- А я Скопской... Прощай, товарищ... - И вдогонку крикнул, как заплакал: - Матерь у меня померла в деревне!.. С голодухи, знать. Земляк сказывал, билизованный... Хрестьянин... Померла, брат, померла. - Красноармеец громко сморкнулся и покултыхал вперед.

Глава II

Золотое и красное. Бездонный колодец. Мария

Какое-то все золотое и красное. Поют птицы, перекликаются ангельские голоса. И не хочется уходить, отрываться от этих грез. А надо.

- Спит еще, - сказал ангел.

- Пусть спит... Он кажется очень нездоров, - сказал другой ангел.

- Какой он хорошенький.

- Я бы его поцеловала. Очень красивые брови... И все.

- А глаза голубые.

- Откуда знаешь?.. Он защурившись. Спит.

- Мне думается, голубые... При светлых волосах это всегда. Кажется чайник ушел. Где чай?

- Давай лучше заварим кофе. А почему ж у него брови черные? Значит, глаза карие... Достань-ка масла.

- А где оно?..

Ангелы говорили очень тихо. Но где-то вблизи загромыхала русская матерная брань, рай провалился вдруг, и юноша поднял каменные веки. Два ангела в синих, отороченных серой мерлушкой, шубках улыбчиво глядели на него.

- Здравствуйте, с добрым утром! - приветливо воскликнули они. - Хорошо ли спали? Бедный, вы больны?

- Я - Варя, - подошла черненькая, с маленькими алыми губами. - Позвольте познакомиться.

- Мы помещики из Гдовского уезда, - сказала белокурая - Кукушкины. А папа ушел проверять скот.

- Мы же со всем имуществом... Ах, какой ужас эта революция!

Ругань на дороге становилась ядреней и жарче. Поднимали кувырнувшийся в канаву воз. - Эй, кобылка!.. так-так-так-так... Иди, пособляй!.. так-так.. - Становь дугу! А на дугу вагу... Неужели не смыслишь, так-так-так. - Ага! Пошла-пошла-пошла!.. Понукай хорошень кнутом!.. Ну, сек вашу век!.. Ну!!

Юноше хотелось провалиться.

- Благодарю вас за приют!.. - крикнул он. - Мне очень стыдно... Я ночью так ослаб... Извините...

- Ах, что вы! Пожалуйста... А мы пробираемся на Юрьев. Там папочка ликвидирует скот, и мы чем-нибудь займемся, - лепетала черненькая Варя, помешивая закипающее в котелке молоко. - Это в том случае, конечно, если генерал Юденич не очистит Россию от красных банд.

- Ах, пожалуйста! - воскликнула белокурая Нина, и ее строгие брови сдвинулись к переносице. - Какую с папочкой вы городите чушь... Извини меня...

- Брось, сестра, никогда мы с тобой не сойдемся. Там бы и оставалась со своими красными. А вот и папочка...

К костру подошел с быстрыми черными глазами чернобородый человек.

- Ага! Вы уже проснулись? А ведь только еще 10 часов, - заговорил он сиплым простуженным голосом. - Ну, батенька, и хороши вы были вчера. Эх, жалко термометр далеко. Дайте-ка голову... Ого! Жарок изрядный.

На большом ковре пили кофе и горячее молоко. Лопнул стакан. Кукушкин злобно бросил его в снег. Парень-работник в рваном овчинном пиджаке возился у костра: переставлял рогульки с повешенными на них котелками, рубил баранью ногу, подбрасывал дрова. Белый понтер, Цейлон, спал у самого костра на сене и дрожал. Помещик ел быстро, обжигался, много говорил, но юношу мучила болезнь, и мысль определенно и настойчиво влекла его на отдых. Сестры шептались:

- Я говорила - голубые...

- Ничего подобного - серые.

Небо было чистое, с легким морозом. Ожившая дорога двигалась сквозь сосны - телеги, овцы, таратайки, коровы, всадники, солдаты, мужики - дорога взмыкивала, скрипела, скорготала, гайкала и, дуга в дугу, как хребет допотопного дракона, с присвистом и гиком, шершаво змеясь уползала вглубь.

- Я должен итти, - сказал юноша, - вы не знаете, сколько верст до Мусиной-Пушкиной?

- Ах, пожалуйста, мы вас не пустим! - вскричали сестры ангельскими голосами.