Пейзаж, нарисованный чаем

Вновь рвались снаряды немецких зениток с Баницы, но теперь они били по земле, а не по воздуху, и земля вздымалась из воронок от упавших снарядов, словно кто-то копал там ямы. А потом появился очень молодой красноармеец, почти мальчик, в телогрейке, с белесыми, забрызганными грязью ресницами, возившийся возле маленькой полевой пушки. Он держал цигарку в кулаке и прихрамывал, будто сапоги натирали ему ноги. Небольшой шрам пересекал пушок над губами, портил улыбку и заканчивался у зубов. Прикрывая ладонью цигарку, чтобы комья земли не погасили ее, он, прицелившись, выстрелил в сторону Белграда. Земля разлетелась во все стороны и смела с него шапку, мальчишка распрямился, отпустил цепочку пушки, прислонился к дереву и задымил окурком на холоде. Он осмотрелся, словно определяя стороны света, и, отвернувшись от востока и запада, стал лицом к югу, вытащил свой пенис, на котором таяли хлопья первого октябрьского снега. Свилар и его приятели видели из своего укрытия, как на землю закапало что-то наподобие воска, стекающего по свече, а солдат застегнулся и опять подошел к пушке. Он лизнул грязный пушок над верхней губой, тягуче сплюнул слюну и снова прицелился. Наконец он заметил ребят, почти своих ровесников, и спросил:

– Как называется этот город?

Он указал подбородком в сторону Белграда и тут же выстрелил. Полученные сведения проверил по карте, нанесенной на щит пушки, и скрутил новую цигарку. Он был один, страшно одинокий, глухой от молчания и онемевший от глухоты.

И тут Свилар словно бы вдруг заметил, что мимо него и русского вот уже два дня идут, направляясь к Белграду, странные незнакомые люди, одетые в униформы всех пяти союзнических и восьми вражеских армий.

Шли они экономя силы и патроны, иногда останавливались, доставали из кармана книжечку из рисовой бумаги, вырывали страничку, слюнявили ее, оставляя нужные странички. Они несли винтовки, самодельные снаряды для крагуевки, чешские зброевки, тонкие «бреды», немецкие шмайссеры, русские автоматы и английские «окурки». Они всегда смотрели на ноги неприятеля и на колеса его транспортных средств, потому как нога еще до начала движения выдает намерения человека, а колесо или гусеница – мысль водителя еще до того, как он решает, куда ехать. Они несли свои тяжелые, словно приклады, локти, похожие на сено волосы и усы, шли погруженные в мысли об оружии. На подходе к городу разувались, бросали сапоги и опанки в пригороде и штурмовали Белград в носках – неслышные, как кошки, – торопливо, поскольку снег кусал за озябшие ступни.

Стреляли только в случае крайней необходимости, забрасывали дома с немецкими солдатами своими «немыми» гранатами, завернутыми в хлебный мякиш, чтобы приглушить взрыв и чтобы их обнаружили не сразу, а когда они будут уже вне досягаемости выстрелов неприятеля. Они могли даже тень убрать от забора, если потребуется.

И Афанасий Свилар, мальчик, выросший без отца, вдруг узнал их. Эти незнакомые пришельцы, которые в длинных партизанских колоннах тянулись в город с горы Авалы, с Малого Мокрого Луга и от Смедерева, вдоль Савы и Дуная, наступая на свою утреннюю тень, – были отцами. С колоннами, вступавшими в Белград, как бы шагала и его жизнь, вместе с майором Костой Свиларом, если бы он дожил до конца войны…

Этим людям страх уже давно прополоскал кости, и о своем приходе они не возвещали бросанием камней. Они появлялись сразу. Их с воодушевлением встречали в городе как освободителей, и потом, разойдясь по своим прежним или новым домам, они еще долго не теряли связи. Наряду с солдатами в этом кругу оказались их ровесники и земляки, которые их ждали и встречали в городе. Их связывало боевое братство и близкое и дальнее родство, они знали, что клинок лучше всего закаливается мочой, и свои сабли давно закалили, а своих врагов порубали этими «закаленными» саблями еще в войну. Они спросили у кукушки, сколько им жить, и узнали ответ. Хотя в город они вошли победителями, встреченные восторженными песнями и цветами, они никогда ни до этого, ни после не чувствовали себя в нем как дома – просто потому, что в Сербии они везде чувствовали себя как дома. Они перемерили ее шагами, не было в ней ни реки, ни дождя, откуда бы они не испили; они обрели эту землю винтовкой, они не могли в ней потеряться и все в ней считали своей общей собственностью. Им случалось видеть небо с овчинку; не зная языков, потому как всю молодость с иностранцами они общались с помощью оружия, они неохотно путешествовали по миру и, находясь в чужой стране по долгу службы, чувствовали себя брошенными. Делали вид, что и там могут жить, потому держались обычно вместе, норовя поскорее вернуться домой, дабы обернуть соломой сливу в саду.