Пелагий Британец

— Нет, мы не будем спорить с патриархом. Если парабалани так нужны и полезны, давайте поможем им. Давайте отдадим им пустующие казармы восьмого легиона, чтобы они не спали вповалку на полу в церквах. Давайте поможем им с продовольствием и одеждой. Конечно, нет нужды одевать их всех в одинаковую форму. Но все же хотелось бы, чтобы на улицах их узнавали издали. Давайте разобьем их на сотни и во главе каждой поставим опытного центуриона. Насколько проще патриарху Кириллу будет отдавать распоряжения через центурионов, вместо того чтобы каждый раз искать нужных исполнителей добрых дел в этой неуправляемой толпе.

— Ну а центурионов будет, конечно, назначать префект Орест? — усмехнулась Пульхерия.

— Досточтимая августа читает мои мысли.

Пульхерия замолчала, всматриваясь в меня своими прозрачными глазами цвета эгейской медузы. Мне казалось, что ее острое лицо плывет ко мне через разделяющее нас пространство и вот-вот прорежет меня, как корабль прорезает сгусток тумана.

— Твой план неплох, — наконец сказала она. — Я подумаю над ним. Но одну главную, сердцевинную ошибку ты все же допустил. Ошибку, которую мудрый правитель делать не имеет права. Внутренне, в душе, ты выбрал из двух враждующих сторон одну. И решил сражаться в союзе с ней против другой.

Она повернулась к брату.

— Никогда! — слышишь, Феодосий? — никогда не давай дерущимся подданным затянуть себя в их свары. Это самый большой соблазн для властителя. «Вот у меня сколько силы в руках, — думает он. — Помогу одной стороне — она победит, и раздор угаснет». Но вражда в большой империи не угаснет никогда. Армяне против персов, македонцы против греков, горшечники против кузнецов, плебеи против патрициев — разве можно с этим покончить? А религиозные распри? Язычники против христиан, ариане против католиков, донатисты против манихеев, евреи против всех… Сейчас разгорается новая смута вокруг какого-то Пелагия Британца. Наш отец уж на что был миротворец — а так и не смог помирить свою жену с Иоанном Златоустом.

Пульхерия встала с резной кипарисовой скамьи (наш подарок), подошла к брату вплотную.

— Не выбирать между спорящими и дерущимися — но сохранять мистику и недостижимость верховной власти! Вот задача правителя, вот его роль. Ты один. Выше всех. Ты все видишь. Ты ссылаешься на законы, на традиции, на волю Небес. Но на самом деле ты непостижим. Ты непостижимо караешь и непостижимо милуешь. О, я это чувствую нутром! Не сила внушает трепет — непредсказуемость. И пока ты там, наверху, вечные враги готовы терпеть друг друга. И ждать. У них остается надежда, что в конце концов ты услышишь именно их, протянешь руку помощи им, обрушишься на их противников. Но не дай Господь тебе действительно вмешаться, сойти с пьедестала. Тогда у обделенных твоей милостью не останется другого выхода, как драться до конца. А это значит: открытый бунт, кровь, пожар гражданской войны. Ты понял меня? Понял?

Тут Пульхерия сделала нечто действительно непредсказуемое: не отрывая взгляда от лица Феодосия, она протянула руку и постучала по лбу костяшками пальцев — меня!

Видимо, вид у меня при этом стал такой ошеломленный и глупый, что брат с сестрой начали смеяться. И слава Богу. Потому что иначе они могли бы заметить испарину, выступившую у меня на щеках и шее. И догадаться, что это внезапное прикосновение пальцев девочки-августы произвело на меня действие совершенно неподобающее.

(Маркус Паулинус умолкает на время)

ГОД ЧЕТЫРЕСТА ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

Увы, я вынужден бы сделать прыжок во времени. Если судьба позволит, я вернусь потом назад и расскажу о пропущенных годах так же подробно, как о всех предыдущих. Я перепишу старательно рассказ Галлы Пласидии о ее браке с генералом Констациусом в 417 году, о рождении их детей, о переезде в Равенну. «Исповедание веры» пелагианцев, которое Целестий представил на суд Папы Зосимуса в том же году, одно займет целый свиток. И этот краткий миг нашего торжества, когда Папа объявил, что снимает обвинение в ереси с Пелагия, Целестия, епископа Юлиана и всех их сторонников. И как интриги и вопли наших врагов заставили его уже в следующем году отступить и перейти в ряды гонителей.

Но сегодня мне надо спешить.

Сын книготорговца прибежал на урок испуганный и растерянный. Отца арестовали у него на глазах. Куриози перерыли всю лавку в поисках запрещенных сочинений, забрали расписки, по которым легко можно найти постоянных покупателей (включая меня). Арестами и обысками, видимо, хотят очистить город к приезду императрицы Евдокии. Очистить от последних людей с искрой настоящей веры в душе.

Мальчишка так дрожал, что я предложил ему не возвращаться домой, пожить несколько дней здесь, в поместье. Уверил его, что тут ему ничто не грозит. Но сам немедленно кинулся к своим сокровищам. Большую часть обработанных текстов Бласт уже увез из дома и спрятал в надежном месте. Теперь попробую просто сложить вместе два законченных отрывка: мой рассказ о бегстве епископа Юлиана из Италии и рассказ Непоциана о расплате за любовь.