Пелагия и чёрный монах

— Да, служу в банке, — ответил он. — В «Волжско-Каспийском», старшим конторщиком.

— Ага, конторщиком. — Донат Саввич вздохнул, вынул из золотого портсигара с бриллиантовой монограммой папиросу, сдул с неё крошку табака. — А откуда у вас полоска на шее? Вот здесь. Такая бывает от постоянного соприкосновения с воротником мундира у военных… Или у жандармов.

Чёртов докторишка! Битый час издевался, заставлял выдумывать всякую чепуху про детскую ветрянку и онанистические склонности обожаемого племянника, а сам отлично всё понял!

Феликс Станиславович добродушно усмехнулся и развёл руками, как бы отдавая должное проницательности собеседника. Нужно было снова менять тактику.

— М-да, господин Коровин. Вас на мякине не проведёшь. Вы совершенно правы. Я не конторщик Червяков. Я заволжский полицмейстер Лагранж. Как вы понимаете, человек моего положения пустяками заниматься не станет. Я прибыл сюда по чрезвычайно важному делу, хоть и в неофициальном качестве. Дело это связано…

— С неким монахом, запросто разгуливающим по водам и пугающим по ночам глупых обывателей, — подхватил ушлый доктор, выпуская колечко дыма. — Чем же, позвольте осведомиться, сей фантом заинтересовал ваше везденоссующее, то есть я хотел сказать вездесущее ведомство? Уж не усмотрели ли вы в святом Василиске пресловутый призрак, которым стращают эксплуататоров господа марксисты?

Лагранж побагровел, готовый поставить зарвавшегося лекаришку на место, но здесь приключилось одно странное обстоятельство.

День нынче, в отличие от вчерашнего, выдался солнечным и необычайно тёплым, вследствие чего окна кабинета были раскрыты. Погода стояла сладчайшая. Ни облачка, ни ветерка, сплошь золото листвы и переливчатое дрожание воздуха. Однако же распахнутая створка жалюзи вдруг качнулась — совсем чуть-чуть, но от профессионального взора полицмейстера эта аномалия не ускользнула. Так-так, намотал себе на ус Феликс Станиславович. Поглядим, что будет дальше.

Присматривая краешком глаза за интересной створкой, он понизил голос:

— Нет, Донат Саввич, на призрак коммунизма Чёрный Монах нисколько не похож. Однако же имеют место разброд и шатание среди обывателей, а это уже по нашей части.

— Стало быть, Ленточкин — полицейский филёр? — Коровин удивлённо покачал головой. — Ни за что не подумаешь. Видно, способный малый, далеко пошёл бы. Но теперь, увы, навряд ли. Жалко мальчишку, он очень-очень плох. А хуже всего то, что я не могу сыскать ни одного хоть сколько-то сходного медицинского прецедента. Непонятно, как подступиться к лечению. А время уходит, драгоценное время. Долго он так не протянет…

Наконец-то разговор пошёл о деле.

— Что он вам рассказал о событиях той ночи? — спросил полковник и вынул блокнот.

Доктор пожал плечами:

— Ничего. Ровным счётом ничего. Не в таком был состоянии, чтоб рассказывать.

Я ему несимпатичен, мысленно констатировал Лагранж, и до такой степени, что не желает нужным это скрывать. Ничего, голубчик, фактики ты мне всё равно изложишь, никуда не денешься.

Вслух говорить ничего не стал, лишь выразительно постучал карандашом по бумаге: мол, продолжайте, слушаю.

— В прошлый вторник, то есть ровно неделю назад, на рассвете меня разбудил привратник. В дом ломился ваш «племянник», всклокоченный, расцарапанный, с выпученными глазами и совершенно голый.

— Как так? — не поверил Феликс Станиславович. — Совсем голый? И по острову так шёл?

— Голее не бывает. Повторял всё время одно и то же: «Credo, Domine, credo!» Поскольку он уже бывал у меня прежде, когда…

Знаю, знаю, нетерпеливо покивал полковник, дальше.

— Ах, даже так? — Доктор почесал переносицу. — Хм, значит, о первом своём визите он вам доложить успел… В общем, видя, в каком он состоянии, я велел пустить в дом. Какой там! Кричит, вырывается, двое санитаров в прихожую затащить не смогли. Попробовали накинуть одеяло — ведь холодно — то же самое: бьётся, срывает с себя. Сгоряча надели смирительную рубашку, но тут у него такие конвульсии начались, что я велел снять. Я вообще противник насильственных способов лечения. Не сразу, совсем не сразу я понял…

Донат Саввич снял очки, не спеша протёр стёклышки и только после этого продолжил свой рассказ.

— М-да, так вот. Не сразу я понял, что имею дело с небывало острым случаем клаустрофобии, когда больной не только боится любых помещений, но даже не выносит никакой одежды… Говорю вам, очень редкий случай, я такого ни в учебниках, ни в статьях не встречал. Поэтому и оставил вашего «племянника» для изучения. К тому же и переправить его отсюда не представляется возможным. Во-первых, простудится. Да и вообще, как везти нагишом в смысле общественной нравственности? Паломники будут фраппированы, да и архимандрит меня по головке не погладит.

Феликс Станиславович наморщил лоб, переваривая удивительные сведения. Про неспокойную створку жалюзи (которая, впрочем, больше не качалась) полицмейстер и думать забыл.

— Погодите, доктор, но… где же вы его держите? Голого на улице, что ли?

Коровин рассмеялся довольным, снисходительным смешком и встал.

— Пойдёмте, старший конторщик, сами увидите.

* * *